Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней - стр. 21
Дарвину не оставалось ничего другого). Поиск ключей к отдалённому прошлому среди многочисленных мелочей настоящего приведёт лишь к представлениям скорее мифологическим, чем научным.
Слово «миф» в современном понимании лишено основы и обесценено; зачастую оно обозначает нечто неверное, ложное. Но ведь у мифа есть глубочайшая функция: он придаёт повествовательный порядок внешне разрозненным битам информации, является способом объединения бесконечно далёких звёзд в чёткие, легко распознаваемые рисунки созвездий, которые одновременно и воображаемые, и реальные. Психологи Дэвид Фейнштейн и Стенли Криппнер объясняют: «Мифология – это лишь ткацкий стан, на котором мы превращаем исходный материал нашего повседневного опыта в полотно связной истории». Этот процесс становится крайне затруднительным, когда мифологизируется повсеместный опыт наших предков, отдалённых от нас двадцатью или более тысячелетиями. Зачастую люди непреднамеренно вплетают в доисторическую ткань их собственный опыт. Мы называем эту широко распространённую тенденцию проецировать современные культурные склонности на отдалённое прошлое словом «флинстоунизация»>26.
Так же, как семейка Флинстоунов была «современной семьёй из каменного века», современные научные размышления о доисторической жизни человека зачастую искажены предположениями, которые, казалось бы, вполне обоснованы. Хотя эти предположения на самом деле могут увести нас далеко от истины.
У флинстоунизации два родителя: недостаток твёрдых знаний и психологическая потребность объяснить, оправдать и восхвалить собственную жизнь и современную эпоху. В нашем случае у флинстоунизации есть ещё как минимум три интеллектуальных дедушки: Гоббс, Руссо и Мальтус.
Томас Гоббс (1588–1679), одинокий, перепуганный беженец военного времени в Париже, флинстоунизировался, когда, глядя в туманы доисторического времени, заключил, что жизнь несчастных людей была тогда «одинокая, бедная, злобная, жестокая и короткая». Он представлял ту эпоху похожей на мир, в котором жил сам, – Европу XVII столетия; только, к его утешению, гораздо худшую во всех отношениях. Движимый совершенно другими психологическими мотивами, Жан-Жак Руссо (1712–1778) смотрел на страдания и грязь в европейских обществах и думал, что видит разложение чистых природных основ человеческой натуры. Рассказы путешественников о примитивных дикарях Америки лишь подпитывали его романтические фантазии. Но через несколько десятилетий интеллектуальный маятник опять качнулся в сторону гоббсианства: Томас Мальтус (1766–1834) заявил о математическом обосновании того, что чрезвычайная бедность и, соответственно, отчаяние – это исконные, присущие человеку состояния. Ведь лишения, говорил он, лежат в основе математических расчётов законов размножения у млекопитающих. Поскольку население возрастает в геометрической прогрессии, удваиваясь в каждом поколении (2, 4, 8, 16 и т. д.), а фермеры могут увеличивать производство лишь в арифметической (1, 2, 3, 4 и т. д.), на всех никогда не хватит. Таким образом, Мальтус заключил, что нищета неизбежна, как ветер или дождь. Никто не виноват. Просто так всё устроено. Идея была крайне популярна среди богатых и власть имущих; теперь стало понятно, что им просто повезло в жизни, а страдания бедноты – это неизбежно, ничего не поделаешь.