Секс/Ложь/Джанки - стр. 14
Уж лучше я умру первым, помещая центр вселенной в свой гроб.
Уж лучше я умру раньше, уничтожив весь мир сущий.
Уж лучше я умру в тебе, чтобы жить вечно.
Уж лучше я умру изнутри, чувственно.
Уж лучше я умру напрасно.
Уж лучше я умру.
Уже лучше?
Уже лучше.
Комментарий №14
Катафалк:
«Я ни в коем случае не расист, но черные автомобили объективно лучше остальных. Конечно, взбалмошным юным девицам незазорно ездить на машинках каких угодно ярких раскрасок. Парням, лопающимся от соков и желания заполучить побольше взбалмошных юных девиц, неплохо подходят красные, как воспаленный эрегированный член, спорт-кары. Для всех остальных – настоящих людей – выбор очевиден. Торжественный, серьезный, строгий, элегантный, классический и никогда не выходящий из моды – черный. Справедливость моих слов доказана и многократно подтверждена практикой. На своем веку я перевез не одну тысячу пассажиров. Все они были людьми серьезными, не лишенными чувства вкуса. Ни один из них не возражал против моего черного окраса и не выказывал желания пересесть в кабриолет веселенького зеленого цвета»
Джанк №14: Моя смерть
Моя смерть ездит в черной машине с правым рулем. Я был против, но она настояла – душа должна сидеть слева, поближе к сердцу. На решетке радиатора угловатый трилистник. Любой Патрик, вооружившись отверткой, может его отковырнуть, чтобы затем доступно объяснить самому дремучему кельту символ Троицы. Сзади точно такой же трилистник, показывающий, ЧТО на самом деле моя смерть думает о триединстве. Места в катафалке вполне достаточно, чтобы мое тело (метр восемьдесят шесть) вытянулось там, когда моей смерти наскучит жизнь.
Но пока ей весело. Я для нее отличный собеседник, любовник и игрушка. Моя смерть говорит мне: – Давай еще, тебе ведь так нравится эта эйфория. Давай, малыш, не разочаруй меня. И я даю еще. Еще и еще, пока сознание не исчезает. А потом я нахожу свое тело под капельницей в отделении реанимации. Смерть с наслаждением затягивается сигареткой, подмигивает: – Надеюсь, тебе понравилось. Как насчет повторить? Превозмогая тошноту, отвечаю: – Дай мне пятнадцать минут.
Моя смерть любит шутки и розыгрыши. Как-то раз она спросила меня: – где ты хочешь оказаться? Я пожал плечами – хорошо не там, где меня нет. Хорошо там, где со мной нет ее. Мыслишь верно – смерть кивнула куда-то за мою спину. Оглянулся. За мной шли. Я тебя предупредила. Жить хочешь? Тогда беги – она спокойна, чуть не зевает. Если пересечешь проспект, может и уйдешь. Пять полос в каждую сторону, шустрый трафик. Чистое самоубийство. Но я купился. Побежал, не глядя по сторонам, под вой гудков, визг тормозов, запах выхлопных газов, бензина и паленой резины. Посередине споткнулся, упал, поднялся, капая кровью, побежал дальше. Боже, как она смеялась там, на другой стороне проспекта! В память о том случае на моей правой руке остались глубокие отметины. Всякий раз, когда смерть придумывает очередной фокус, они багровеют.
Изо дня в день смерть мучает меня внутренним диалогом (она неплохо владеет телепатией).
– Ты уже придумал, что будет после финальных титров?
– После них что-то бывает? Хорошо. Скажу, что я – это другой человек, которого я когда-то знал. Вспомню пару забавных моментов из его жизни. И еще пару грустных. Смейся, паяц, плачь и все такое.