Секрет бабочки - стр. 9

Суббота – День блошиного рынка, священнейший из всех семи.

Потом я чувствую пульсации в руке. Порез. Стекло. Грохот. Все было.

Я влезаю в армейские штаны, скатываю вниз пояс, который у меня под мышками, сверху надеваю теплую зеленую куртку с капюшоном, просторную, как и большинство моей одежды, с тем чтобы скрыть сиськи. Я к ним еще не привыкла. Они без спроса появились на третьей неделе учебы в девятом классе – сначала правая, потом левая, которая росла и росла, пока не обогнала правую. Я уверена, они соперничают, участвуя в каком-то постоянном поединке.

Я проверяю левый кед: на месте ли сложенный листок бумаги. Более надежное для хранения место, чем карман, откуда вещи могут выпадать. На месте. Я надеваю кеды. Потом смотрюсь в коллекцию старинных зеркал, числом девять, которые стоят на комоде. Кудряшки выглядят глупо в каждом. Я откидываю их со лба и позволяю упасть. Три раза. «Пенелопа Марин, – произношу я вслух своему отражению пугающим голосом копа, – отойди от зеркал. Повторяю: возьми кошелек с прикроватного столика и отойди от зеркал».

Мое декоративное кольцо с большой желтой маргариткой зовет, совсем как вчера желтый дом, и я знаю, что должна его надеть. Сразу понимаю, что на пальце оно на своем месте, и я готова к выходу.

Согласно карте «Гдетотам и окрестности» Б. Хорнета, получается, что фактически блошиный рынок находится в пределах Гдетотама, но на самом деле это оазис, безопасные небеса. Он тянется на многие кварталы: сам по себе волшебный город. Блошиный рынок работает шесть дней в неделю, но суббота – мой день. Правильный день. Единственный день в неделю с тремя совершенными слогами.

Каждую субботу я позволяю себе подойти только к девяти ларькам, поэтому на рынке для меня все новое. К тому времени, как я успеваю пройти все сотни ларьков, а на это уходят долгие недели, большинство продавцов меняется, так что можно идти на следующий круг. Благодаря этому каждая суббота всегда и во веки веков позволяет мне просыпаться с надеждой.

Я подхожу, и звуки блошиного рынка прекрасны, их нарастающая какофония. Я тук тук тук, ку-ку – само собой, – перед тем, как войти на территорию рынка. Три раза, три ку-ку – самое то. Хорошо. Очень хорошо.

Люди мельтешат – тысячи, держатся за руки, прикасаются к вещам, живут своей жизнью, и я вливаюсь в толпу. Нормально.

Я прохожу мимо прилавка, на котором выложены антикварные оправы для очков и карманные часы двадцатых годов: оправы со сверкающими камушками в углах, черепахового цвета, блестящие. И когда я уже приближаюсь к прилавку, чтобы потрогать эти сверкающие прекрасные старинные вещи – мои пальцы сочатся слюной, так они возбуждены, – из соседнего ларька мне навстречу выскакивает Кери Рэм.

Моя рука тут же взлетает к кудряшкам. Хотела бы знать, как по-дурацки выглядят они сейчас. По ощущениям, если исходить из шкалы от одного до десяти, я бы сказала, на восемь баллов. Восемь я ненавижу.

– Эй, девонька! – говорит она. Словно рада встрече со мной, и это для меня странно, потому что я вижу ее каждый день на алгебре, и она никогда, никогда не подавала виду, что знает меня. Внезапно у меня перехватывает горло. Я не знаю, что ответить. Могла бы сказать «хай», когда по-хорошему надо говорить «хей». И в понедельник она поведала бы своим подругам, что я совсем тупая и до сих пор при встрече говорю «хай».