Седьмое правило академии Левендалль - стр. 20
— Хорошо, господин Виссальди, раз вы так говорите, господин Виссальди, обязательно, господин Виссальди…
Я бормотала, пятясь к двери со своим направлением в руке, и думала только о том, чтобы не споткнуться и не упасть. Только такого позорища мне и не хватало для полной картины!
В коридоре мне стало дурно. Господин наш, Спаситель душ, что же я наделала! Мало того, что ошиблась дверью, так ошибку не исправила! И ещё загордилась, что меня приняли в академию — глупую провинциальную девчонку из монастырского приюта! Да разве могут у меня быть какие-нибудь способности?
Очнулась я только в парке. Не знаю, как попала туда, но слёзы застилали глаза. Хоть монашки и вдалбливали в наши головушки, что всё в руках спасителя, что вести себя нужно достойно и сдержанно в любой ситуации, но тут я ничего с собой поделать не могла. Обида душила, рыдания рвались из груди. И опять платочка с собой нет… Не рукавом же вытираться?
От этой мысли я обиделась уже на себя, дуру беспросветную, и зарыдала с новой силой.
— Посмотрите-ка, господа! — раздался совсем рядом насмешливый женский голос. — Вот типичное поведение современной девицы из высшего общества, которая впервые оказалась вдали от дома, от мамок и нянек! Ну что ж ты так горько плачешь, милая? Заблудилась?
В последних фразах прозвучала откровенная издёвка, и я вскинула голову, чтобы увидеть говорившую. Но слёзы не позволили. Я протёрла глаза кулаками и смогла разглядеть девушку в чёрном форменном платье. Она была в окружении нескольких барышень и молодых людей и явно играла в этой компании ведущую роль. Вон, ей чуть ли не в рот заглядывают и ловят слова, как божью проповедь! А волосы! Её волосы… Они… Коротко острижены и чуть завиваются за ушами!
Господи, как же девица — и без волос?
— Милая, а что, у тебя язык есть? — так же ласково-ехидно спросила она, приблизившись. — Или ты убогонькая?
— Отстань от человека, Ирис! — с упрёком сказал невысокий, крепко сбитый парень в костюме, который, видимо, служил молодым людям академической формой. — Если она плачет, значит, есть причины.
Молодой человек подошёл ближе, присел передо мной на корточки и спросил участливо:
— Тебя кто-то обидел?
У него были замечательного цвета глаза — как августовское небо в конце дня перед самым закатом, то ли серое, то ли голубое. И смотрели они по-доброму, по-настоящему. Я покачала головой, не в силах произнести ни слова.
— Тогда почему плачешь?
— Остин, оставь её, пусть порыдает в своё удовольствие! — фыркнула Ирис. — Она делает это так самозабвенно…
— Идите, не ждите меня, — отмахнулся от неё Остин и пересел на скамейку, обратился ко мне: — Как тебя зовут?
— А-адриана, — всхлипнула я.
— Так кто же тебя обидел? Хочешь, я ему окна какаш… то есть, фекалиями забросаю?
Против воли я улыбнулась, представив процесс и результат, и снова покрутила головой:
— Нет, не надо. Меня действительно никто не обижал.
Ирис испустила тяжкий вздох, в котором ясно слышалась безнадёжность, и сказала своим спутникам:
— Пойдёмте. Пусть Остин играет роль спасителя молоденьких аристократочек! Остин, когда наиграешься, приходи, с нами веселее!
И они удалились по аллее, шурша юбками и пересмеиваясь. Наверное, надо мной. От этой мысли стало очень себя жалко — а ведь в пансионе я была бы среди своих, тут же среди чужих — внутри что-то горячее завязалось в тугой узел, и я разрыдалась заново, ещё пуще прежнего.