Сделай ставку и беги - стр. 21
Худо было Ивану. Как всякому, кому было слишком хорошо накануне. Что же впрочем произошло накануне? Иван напрягся, припоминая. Ну, то, что надрался без затей, – так это ничего нового. Кажется, какой-то упертый швейцар никак не хотел пропустить его в ресторан «Центральный». Де, не могу-с в пьяном виде. Тогда он многозначительно пошуршал завалявшейся в кармане оберткой от шоколадки, швейцар отодвинулся с дороги и даже поддержал под ручку. После, уже за полночь, шел посреди Советской и, расставив в стороны руки, пытался загрести всех встречных барышень. При этом почему-то кричал: «Хрюшки! Отдаюсь задаром. Доставлю немыслимое блаженство!» И – что ты думаешь? Все-таки отловил какую-то разудалую деваху. И, конечно же, насчет блаженства надул, – добравшись до койки, захрапел, будто обессилевший, достигший берега пловец.
Лишь наутро он разглядел, что пригрела его не кто иная как подруга Феликса Торопина Нинка Митягина. Сама Нинка, оказавшись в постели с дружком любовника, по этому поводу не слишком комплексовала. Она бы выглядела вполне беззаботной, если бы не естественная хмурость неудовлетворенной женщины.
Нинка оставалась всё той же: взрывной и сентиментальной одновременно. Она по-прежнему работала официанткой. Лихо обсчитывала клиентов. Если требовали счет, обижалась и впадала в слезливость. И тогда крупные слезы выкатывались одна за другой, будто вагоны метро из тоннеля – в часы пик. При виде крокодиловых Нинкиных слез клиенты впадали в ступор и – платили беспрекословно.
– Феликс-то пишет? – смущенно поинтересовался Иван.
– Да от него разве дождешься? Так, получаю весточки, – Нинка огладила золотую цепочку.
– Чего ж меня-то тогда в постель затащила?
– А что тебя? Господи, нашел о чем. Я ведь ему верная.
Нинка говорила вполне искренне. Она и впрямь оставалась верна своему Феликсу самой надежной женской верностью: не телом, – душой.
– Говорят, за него проплатили, чтоб досрочно выпустить. Так что со дня на день вернуться должен! – сообщила Нинка. – Может, в Сочи отвезет.
– А может, отметелит, если про гульки узнает.
– Это уж не без того, – она улыбнулась чему-то своему – приятному.
– А потом все-таки в Сочи. Вот погляди, чего доканчиваю.
К возвращению Феликса искусница Нинка вязала ему махеровый джемпер.
Именно Митягина, торопившаяся на смену, и соблазнила Ивана пресловутой соляночкой с почками, над которой он теперь корпел, ощущая себя худо и скверно.
Худо ему было от вчерашнего. А скверно – от всего года, прожитого в ставшем ненавистным Калинине. Скука и однообразие владели Иваном. Он, конечно, помнил о необходимости поскорей написать кандидатскую диссертацию, но – странное дело: оказавшись в обстановке, когда всё, казалось, к этому подталкивало, Иван не мог заставить себя сесть за работу.
То есть поначалу взялся он азартно. Проводить эксперименты, сопоставлять полученные данные с общепризнанными и выстраивать собственные гипотезы показалось любопытным. За каких-то полгода он, не напрягаясь, написал три четверти положенного объема. Оставалось лишь разнести текст по главам, приписать вступление со ссылками на материалы последнего съезда КПСС и подготовить практические предложения. Но на предложениях его и застопорило, потому что увидел то, на что поначалу не обратил внимания. Он решил поставленную задачу. Но реализовать предложения на практике было заведомо нереально. В Советском Союзе просто отсутствовала техника, на которой можно было бы испытать предлагаемые нововведения. Получилось, что он собрал кубик Рубика, – вроде как шахматную композицию решил. И Иван затосковал. Не то, чтоб он вовсе охладел к науке, не то, чтоб забыл, ради чего оказался в провинции, но все это стало казаться пресным, дистиллированным.