Счастливого плавания - стр. 9
Позже я понял всё, трезво оценил и убедился, что не лягушкой была она, согласной жить в болоте. А если и лягушкой, то лягушкой-путешественницей. Её тянуло в новые места. Я понял это поздно, хотя теперь спешил обрадовать её.
Жестокость – дефект нашей жизни, и самые жестокие – женщины. Что позволяет им быть жестокими? То, что они слабые, слабый пол, хотя в действительности они – сильные и хитрые. Что поначалу трудно понять. Мы убеждаемся задним числом. Что она для меня? Как подвести итог? Она для меня – всё.
Однако всё закончилось взрывом. Реальным и виртуальным. Реальный не выдуман. Взрыв далеко в высоте. Всё же потрясающе видеть, как в глубине небесной пустыни ярчайшим коронавирусом возникает голубо-коричневый пульсирующий шар. А есть ли крик новорождённого? Он очень далеко и о крике только догадываешься. Демонстрация дела наших и дьявольских рук. Точнее сговора. Следующим по плану взрыв на Луне. И приходит в голову: «А может довольно с меня? Хватит. Завязать!» Тогда-то я по-крупному решил – вырваться из золотой клетки, уехать на волю, устроиться преподавать в большом городе с университетским началом и лабораторными возможностями. С подобными благими намерениями я возвращался в обычный мир. Но у него был свой расклад на мой счёт. В почтовом ящике, среди газетной макулатуры оказалось два письма. Одно я увидел сразу. С юга, от неё.
«Я у моря, – писала она,– Ждала тебя, но не дождалась и больше не жду». Письмо было холодным и настораживало, но не пугало. Своим решением я её растормошу. Это ничего. Это временно, – уговаривал я себя, – я её обрадую.
Возвращался я с радостью. Всё было позади и я решил за себя и за неё. Эвакуация наша, конечно, была организована. Но я не стал дожиться и рванул на аэродром на попутке. Грузовик с упрямой настойчивостью катил по прямому, рассекающему однообразие степи шоссе. В его кузове сидели, подпрыгивая на вытянутых вдоль бортов скамейках люди. Не разговаривали. Ветер заталкивал ещё не родившиеся слова, заполняя лёгкие пустотой. Впрочем долгая дорога, казалось, не тяготила пассажиров. Исчезли одуряющая жара и сонная усталость, а бесцеремонные толчки в лицо и грудь плотного воздуха вызывали только лишь безадресные улыбки
Улыбался и я, поддерживая рукой очки. Время от времени я застёгивал пуговицы, и ветер снова колдовал над моей рубашкой. При толчках в животе ёкало, я хватался за борт машины и беспричинно улыбался. Впрочем была и причина. Испытания были позади и долгая многомесячная командировка, и я решил. А внутри росла наполняя грудь, неясная и пока беспричинная тоска.
«Мы стремимся к Луне. А чем здесь не Луна?» – разговаривал я сам собой. А мимо катилась гладкая как дно высохшей лужи однообразная степь, серая и красноватая земля. Высохшие скелеты растений покрывали её местами тёмным пухом. Да и вся она до ровного горизонта была в полосах и разводах, как немытое после ремонта окно.
Я соскучился и по ней и по Вадиму. Он мне друг и меня поймёт.
– Знаешь, – скажу я ему. – Я там только понял, что такое трава. Понимаешь, приехал на аэродром. Жду. Сижу и радуюсь зелёной траве.
– Старая истина. – ответит он. -Эффект жадности. Отними у человека траву, будет не хватать травы.
Он – друг и меня поймёт, как тяжело пришлось мне в этой красной безлюдной пустыне. Да, будь она проклята с этими испытаниями. На которых там его тоже не хватало. Но друг поймёт, как я скучал и свободными вечерами и в самолёте газеты недельной свежести читал.