Счастье в огне - стр. 11
– Ну и что ты все время молчишь? – тишина – Костя! Нет, ты все-таки странный. У тебя отец вернулся, а ты. Набычился, за весь вечер двух слов не сказал.
– Двух слов, говоришь? А что тут можно сказать? И кому это нужно? Уж каких только слов я в военкомате не говорил, но все как в провальную яму. Они даже слушать меня не стали.
– Так если действительно рано. Ну что ты заладил, как маленький: «На фронт, на фронт…» А ты ведь уже взрослый, мужчина…
– Вот именно! Мужчина! Слышала, что сказал Евгений Осипович? Каждый уважающий себя мужчина должен быть там. А я?
– Ну что ты? Вот и твой отец…
– Отец!.. – Костик резко повернулся к девушке, в глазах его появилось что-то темное, страшное, – Да! Он действительно вернулся! Но ты посмотри на него. Разве он теперь человек?!
– Замолчи, немедленно замолчи! – Варина ладонь со свистом опустилась на его лицо – Да как ты смеешь? Вот если бы мой папа… – Варвара отступила на несколько шагов и закрыла лицо руками.
Костик отшатнулся, и вдруг как-то сник, как будто из него сразу вышел весь воздух. Он тихо опустился на ступеньку.
На крыльцо вышел дядя Коля, со смаком закурил.
– Ну что, молодежь, сбежали от нас, стариков? И чего носы повесили? – ребята молчали, – или я не вовремя? Прошу тогда простить.
Варя посмотрела на него, в глазах ее все еще стояли слезы.
– Вот что Вы, дядя Коля, такое говорите. Как раз, по-моему, вовремя. Мы вот тут дискутировали.
– На предмет?
– На предмет призыва в армию.
– Ну и кого же сей вопрос так интересует?
Костик молчал, он только взглянул на Варю исподлобья, но ее уже понесло.
– Да Костика вот интересует. Он считает, что ему пора на фронт.
И тут Костик вскочил, вся его поза выражала отчаянную решимость отстаивать свое мнение до конца, достучаться до собеседников, докричаться, наконец, чтобы его услышали, чтобы его поняли.
– Да! На фронт! Я считаю, что мне нужно на фронт. Надо бить этих гадов фашистских так, чтобы щепки от них полетели, чтобы никогда они к нам больше не лезли, чтобы не было больше этой непосильной работы, не было похоронок, не было инвалидов… – тут он осекся, глянул на отца, но продолжал, правда, уже с меньшим пылом. Теперь в его голосе звучала уже тоска, хоть и скрытая под юношеской категоричностью. – Наш директор, Евгений Осипович уходит завтра. А сегодня он прощался с нами и сказал то, о чем я сам думаю уже давно, что каждый уважающий себя мужчина должен быть там. Я знаю, ты сейчас скажешь, что я еще слишком молод, что не пришло еще время. Мне все это уже сказали в военкомате. Но разве дело сейчас в этом? Какая разница, меньше мне на полгода или больше. Я считаю, что винтовку в руках держать вполне способен. А со стрельбой у меня всегда был порядок. Поймите вы, наконец, что мне необходимо быть там, тем более теперь, когда ты…
– Когда я стал инвалидом, причем, именно на фронте. Ты это хотел сказать?
– Ну… – Костик замялся, – дело даже не в этом.
– Не в этом, я понимаю. И понимаю, что ты, да все вы уже достаточно взрослые. Война не дала вашему детству быть долгим. Но есть еще и то, что вы, несмотря на то что так рано повзрослели, не знаете, да и не можете знать: фронт – это не романтика, не игра в войнушку, это боль, страх, смерть и грязь – как физическая, так и моральная. И чем дольше вы окажетесь в стороне от этой грязи, тем лучше.