Сброд - стр. 18

– Не для того мы с женою вымаливали тебя, наследника, чтобы язык твой бескостный навлек беду! – продолжал Алексей. – Ежели помрешь раньше моего, считай, и меня погубил. Не страшусь смерти, покуда знаю, что бьется сердце твое и кровь наша, Басманова, не остыла. Токмо об том и прошу, Федь. Не помирай раньше моего.

Федор кивнул, ударил в грудь:

– Клянусь, отче.

Обессилел Басман-отец, и плечи могучие, богатырские опустились.

– Как я предстал пред государем, так увидел, что вопрошает владыка не ради глумления, – молвил Федор. – В очах…

– Адашевы, царствие им небесное, тоже в очи догляделись, – прервал Алексей. – Не туда глядишь. Я токмо и остался от всего круга ближнего. А потому, что смотрю да прислушиваюсь где надобно.

– Неужто все так скверно, что я за Игоря просил? – каялся Федор, проводя рукой по лицу.

Горела кожа бледная, потом исходила. Алексей пожал плечами.

– Царь меня вызвал. Вот сам и суди: скверно ль?

Федор глаза как вытаращит. Отец так и глядит в упор.

– С чем же? – наконец решился спросить Федор.

Притих двор, затаился. А звезды озорные так и знай себе хохочут там, на небосводе, хороводы водят, заливаются. Жаль, что отсюдова не слыхать. Чистое небо, ясное, но такое далекое. Не ждал Басман-отец добрых вестей в столь поздний час. Оттого ли стоял, глядел себе на хороводы серебра в ночи.

В палате свету был лишь жалкий клочок свечи. Сидел государь во главе широкого стола, как на пиру шумном, да пустовали скамьи. Толстая свеча таяла, напоминая развалившееся жирное животное. Царь в черное облачился. Сидит, глаза застыли, точно черной смолой налитые.

Мгновение – и Алексей опустился бы в земном поклоне, но Иоанн жестом упредил, велел сесть по правую руку. Басман тотчас же подчинился.

– Федя за Игоря Черных просил, – молвил владыка.

Алексей промолчал. Неслышно, как ручища вздрогнули, кулаки сжалися.

– Неужто не сдох, сквернодей псоватый? – спросил Алексей.

– А это уж откудова знать? – молвил царь. – Свора-то опричная ни живого, ни мертвого сыскать не может. Чай, и не сдох.

Басман склонил главу.

– Тебе же наказано дело Черных. – Слова, вываливаясь во мрак, обрастали крылами и клювами.

Кружили стаей под самым потолком, хлопали, стращали, стрекотали.

– Ты упустил мальчишку, Басман. Нарочно ли? – Сверкнули когти.

Ударил Алексей в грудь с такой силою, что вся нечисть крылатая разом струсила, расползлась.

– Словом и делом, владыка, служил отцу твоему и тебе, владыка. Ежели и есть вина моя, так в том, что смягчилось сердце старое. Вина моя, сжалился над мальчишкой, как сжалились Небеса пред молитвами моими, когда послали мне сына. Многое переменилось, как милость Божия коснулась рода моего.

– Столь много переменилось, что Басман, гласивший: «Словом и делом!»… – сипло вдохнул государь.

Будь в его груди воздух, сорвался бы смешок, да ничего там не было, кроме камня и мокрого песка. Глаза смоляные шевельнулись, заходили в глубоких впадинах.

– …возгордился, одерзел, пес, кусающий руку, что кормит? Переменилось – и таперича приказа ослушался? – вопрошал Иоанн.

– Не ослушался, царе, нет! – отсек Алексей. – Изгнаны ли Черных с земли твоей, царе? Да, ибо слово государя – свято, яко воля Господня. Велено изгнать, не казнить – и изгнаны подонки прочь. Нету здесь ни ноги их, ни слуги, ни скота ихнего. Кто не сбежал, того…