Саспыга - стр. 34
– Ну ты чего… – в ее голосе поровну жалости, страха, слез. Снова удар; я понимаю, что Санька колотит кулаками по дереву, и снова начинаю дышать. Бьет по спинке кровати, может быть. Или по столу.
– Да, бессмысленно! – орет он.
– Вот да, я тебе и говорю…
– Они все там… просто так… Думаешь, я не знаю? Думаешь, мы тут не знаем ничего?! Пацаны же рассказывают… Нет смысла, нет смысла…
Удар. Тихие, успокаивающие, испуганные голоса. Обиженное бормотание Саньки. Я слышу в его голосе слезы. Сердце колотится о ребра, как тяжелый, мокрый, холодный камень. Я рада его слезам. Я тяжело, холодно, злобно ликую.
Булькает льющаяся в стаканы водка. Санька все бормочет – печально и смирно, девочки воркуют в ответ, доносится первый, еще робкий, пришибленный смех. Снова льется водка. Я натягиваю спальник на голову, растрепываю волосы над ухом, вот теперь хорошо – шуршит на вдохе, шуршит на выдохе, за самодовольным шипением нейлона не различить ничего.
Ранним утром, тусклым, сырым и знобким, я ищу этих девушек. Наверное, мне хочется сказать им что-то или просто увидеть их лица. Я высматриваю рыжие с розовым волосы среди туристов, грузящихся в шестьдесят шестой, но не вижу ничего похожего, а лица я не помню. Ищу вторую, с косичками, а потом вспоминаю, как она расплеталась перед баней. Они перелиняли за ночь. Они замолчали и исчезли.
В любом случае – вокруг уже слишком много людей и вообще уже поздно и нет смысла. Невзрачная девушка неловко и коротко обнимает похмельного до паралича Саньку. Ее бесцветные волосы слиплись перышками. Я смотрю на нее, поблекшую и безмолвную, и думаю – да нет, не та. Во рту появляется призрак самого вкусного на свете мяса – какая-то мелкая деталь случайно вызвала неуместное воспоминание, так бывает. Девушка суетливо лезет в кузов, скрывается под брезентовым тентом, и на меня тихо накатывает разочарование, тоскливое, как привкус хлорки в водопроводной воде.
Я медленно вплываю в угольно-серый свет: где-то за хребтом уже карабкается в гору солнце. Нет смысла, нет смысла, все еще бормочет Ася; наверное, я продремала совсем недолго. Зря поставила палатку так близко.
Ася замолкает, зевает и принимается возиться. Вжикает молния на входе. Неуверенные шаги глохнут в перине хвои. Слышно, как проскальзывают на спрятанных в темноте корнях подошвы.
– Катя, ты спишь? – смущенный, робкий шепот. «Угу», – говорю я. Снаружи щелкает зажигалка. Тянет табачным дымом. Понятно, что вылезать из теплого спальника в холодный, мокрый от росы рассвет все равно придется: я весь вечер накачивалась чаем. К тому же теперь хочется курить…
Ася стоит в нескольких шагах от входа – тонкая, тускло поблескивающая в предутреннем свете, почти прозрачная.
– Ты здесь не ходила? – спрашивает она. – Вроде кто-то ходит вокруг палатки. Как будто кто-то за мной пришел…
Я с трудом сглатываю.
– Я не слышала. Да ну, кого бы сюда занесло… – голос сбивается на хрип. Совсем во рту пересохло, надо бы попить. Я облизываю губы, еще раз сглатываю скудную слюну.
– Наверное, приснилось, – говорит Ася с деланым равнодушием. Ее потряхивает – со сна, наверное.
– Подожди минутку…
Когда я возвращаюсь из кустов, Ася так и стоит с сигаретой в скрюченных пальцах. Серая. Вылинявшая. Едва уловимые розовые тени в волосах… Полусон-полувоспоминание еще дотлевает во мне.