Самурай. Рождение. День первый - стр. 18
Так было с минуту, а может и меньше, может секунд пять всего, просто показались они очень долгими, как это всегда бывает в напряжении ожидания. Но вот, указующий перст чародейца торжествующе вздрогнул, стукнула щеколда калитки ворот, прохрустел снег во дворе под быстрыми лёгкими шагами, зашелестел веник на ступеньках крыльца.
При первом же скрипе ворот, Никифорыч метнул себя на бок, лицом к переборке и, натянув своё шкурное покрывало по самые уши, протяжно, с лёгким присвистом всхрапнул, как бы давая мне знать, что из следующего акта этой разыгрываемой драмы, комедии, водевиля ли, себя он исключает совершенно. Нету и всё тут.
Значит действующим лицом оставался только я и в свете доведённой недавно высокой мудрости Древнего Востока, элементарно не представлял что делать и как вести себя дальше. Но лишь собрался было просто выйти на кухню и встретить гостя или гостью, кто бы там ни пришёл, обычным радушным: «здравствуйте, проходите, садитесь», как чародеец махнул из-под покрывала рукой и прошипел что-то сквозь зубы. Я понял его жест как приказ спрятаться и нишкнуть. Затаиться, и ни гу-гу.
Прятаться достойно времени не оставалось, так как гость давно вытер подошвы валенок о прутья голика, проскрипел половицами сеней и уже тянул на себя ручку входной двери. Пока дверь распахивалась, пропуская визитёра, пока закрывалась следом, я уже стоял в тёмном закутке запечья, отделённый от нежданного пришельца какими-то метром с четвертью пространства да щелястой перегородкой из струганной дюймовки.
– Дома ли хозяева, – с ударением на последний слог, так что получилось певуче протяжно, раздалось у меня почти возле самого уха, и я без особого удивления узнал старшую ездаковскую дочку.
Что-то слишком часто стал я возвращаться мыслями к этой девице, хотя оно и понятно, учитывая ту роль, что сыграла она в моей жизни, став своеобразной крёстной матерью, и не удивительно, – видная девка, статная. Мимо пройдёт, поведёт глазищами, в душу будто зноем полдня пахнет, и не хочешь, да обернёшься вслед, очумело уставишься в гибкую спину.
Да ладно бы коль глянул и забыл, так ведь нет. Пройдёт, зараза, глянет, а у меня потом весь день из рук работа валится. Образно, конечно, говорю. Из рук у меня хрен чего выпадет, но сосредоточиться ни на чём не могу, всё она мешается. Опять немного не то, знамо дело, не писатель – кроме как на школьные сочинения, автобиографии да письма из армии бумаги сроду не марал.
Словом, что бы я ни делал, чем бы ни занимался, она всё время рядом, где-то тут, за плечом, стоит, смотрит и молчит. И, вроде бы, когда она тут, на душе легче, светлее, что ли. Наркотик какой-то: морфий или конопля там, для отдельно взятой личности, – тоже ходишь блаженненьким. Дурь, одним словом, иначе и не назовёшь.
Может оно бы и ничего, когда б в меру: раз в неделю, там, или дважды в месяц, так ведь она ежедневно дорогу переходит и каждый раз норовит глазищами ожечь. Со двора, было, по три дня не выходил, на ключ, так только до свету, но ведь она, стервозина, найдёт предлог, припрётся как вот ныне, и здесь достанет. Сдаётся мне, что роль спасительницы и крёстной ее никак не устраивает, похоже, ей совсем другое надо.
Играет, ровно с приятелем, а я ведь мужик, живой пока, хоть забыл уже как они, бабы-то, пахнут. И надо бы охолодить девицу, чтоб не баловала, не шутила с огнём, ведь мы с отцом её почти что ровесники, да честно говоря, не хочется. Не желаю наступать себе очередной раз на горло, лишать себя последнего светлого лучика. Да и боязно как-то, – хуже бы не вышло. Я ведь, как ни-как посторонний. Не только здесь, на Выселках, но и вообще на этой Земле, в этом времени, в этой реальности.