Самсон. О жизни, о себе, о воле. - стр. 28
Активисты. Во все времена активистами были красные, и во все времена их так же не любили, как и сейчас. Достаточно вспомнить некоторые исторические факты, чтобы понять, что с тех времен практически ничего не изменилось. Кулаков раскулачивали активисты, в комсоргах и старостах тоже были активисты, и, как потом выяснилось, многие из них в войну становились полицаями. В каждой зоне, которых по всей стране не одна тысяча, активисты помогали поддерживать ментовской порядок, хотя сами, по сути, были такими же зэками, как и те, от кого они требовали беспрекословного выполнения правил режима.
Самой высшей кастой была борзота. Это люди, которые вели себя вопреки всем местным правилам, не признавая ни режим, ни порядок. Сказать, что это были сливки местного общества, – значит не сказать ничего. Это были дофины, патриции и инфанты местного криминального мира. На всю зону, в которой сидела почти тысяча заключенных, их было всего восемь. Естественно, они не работали, ели самые лучшие продукты, курили только сигареты с фильтром. С этими людьми здоровались за руку все чины в зоне, включая самого «хозяина». Они поддерживали внутренний баланс в зоне. Не разрешали беспредельничать активу, но и не давали расслабляться рядовым. Любой, даже опущенный, мог подойти к ним со своей проблемой или вопросом, и они ее решали.
Но чтобы встать на одну ступень с ними, нужно было пройти не семь, а семьдесят семь кругов ада. Вначале тебя долго и жестоко избивали активисты, пытаясь заставить отказаться от принятой модели поведения. Это могло продолжаться не одну неделю. Потом тебя начинали «прессовать» менты, сажая в карцер и лишая тех немногих благ, которые положены осужденному. Это посылки, бандероли и свидания с родными и близкими. За всем этим со стороны наблюдала сама борзота, не предпринимая никаких действий. Но даже после этого ты мог не попасть в их число, потому что никто не привык делить свое место под солнцем, и они в этом смысле не были исключением…
После зарядки нас отправили на завтрак. Запевала орал вступление песни про какой-то коммунистический корабль. Я шел в конце строя. Каждый шаг отдавался болью в правом боку, возможно, мне даже сломали ребро – я не знал. Стояла зима, снег искрился на солнце. Недавно мне исполнилось семнадцать лет. Остался какой-то год, и весь кошмар должен был закончиться. По исполнении восемнадцати лет меня должны были отправить на «взросляк», а там все по-другому, я не сомневался….
«А может, дожить эти одиннадцать месяцев рядовым? Может, хватит уже пробивать лбом стены?» – подумал тогда я.
Неожиданный удар активиста вывел меня из этого состояния минутной слабости.
– Кузнецов – в ногу! Песню не слышу! – услышал я голос за спиной.
Резкая боль сначала вызвала шок, но уже в следующее мгновение я сжался, как пружина, а в голове звенело только одно: «Я никогда не стану послушным солдатиком!» Боковым зрением я видел активиста, поэтому, когда бил с разворота ему в челюсть, то знал, что не промахнусь. Я вложил в свой удар не только всю силу, но и всю злость, которая накопилась за последние дни. Челюсть лопнула сразу в трех местах, да к тому же, падая, активист сломал себе руку. Это была моя ошибка…
Никто ни при каких обстоятельствах не должен был бить активиста вот так, при всех, так как это сильно подрывало их власть над рядовыми. Такое нахальство грозило мне не только лишением посылок и свиданий с родственниками, но и жестоким избиением со стороны самих активистов. В подобных случаях администрация закрывала на наши разборки глаза, руководствуясь принципом: «Чтобы другим неповадно было».