Самоубийцы и другие шутники - стр. 19
– Где? Я где? Где лестница? Где вход? Не знаю… нет… – бубнил Сеня, блуждая в неизвестных местах в окрестностях смерти и не подозревая, что, пока он ищет какой-то свой вход, она уже нашла его самого и готова забрать. Сжимая Сенину ладонь, Инна думала, что похожа на поводыря, переводящего через полную машин улицу слепого, не подозревающего о грозящей ему опасности.
– Я упаду… Я не смогу… Я знаю вход… Я знаю ключ… Я свет. Там свет. Другое. Все другое. Новый мир. Новый свет. Я не боюсь!
Сенины пальцы вновь задвигались в Инниной руке, будто хотели что-то сообщить ей, чего-то от нее добивались. Может, все было наоборот, и не она была его поводырем, а он пытался стать ее проводником в открывающемся ему новом мире, которого она не могла увидеть? Инна не успела додумать эту мысль, потому что в нос ей ударил резкий неприятный запах. Он исходил от Сени. Потрогав его джинсы, Инна убедилась, что он обмочился. Видимо, он все-таки боялся и боялся сильно.
Этого ей только не хватало! Что с ним таким делать? Где здесь искать чистые вещи? Где-то ведь они обязательно в этом доме должны быть. Инна расстегнула и стянула с Сени джинсы, потом мокрые трусы, бросила взгляд на его беспомощную наготу, тощие ноги, испуганно, точно от осознания своей вины, съежившийся член. (Захотелось утешить его, погладить: ну описался и описался, ничего страшного, с каждым может случиться.) Вспомнила, как сидела с семимесячным ребенком старшей сестры, пока та ходила с мужем в театр, и тоже переодевала его, обделавшегося во сне, пеленала и утешала, когда он раскричался, проснувшись. (Не сказать, чтобы это ей особенно понравилась, но она поняла простоту и неизбежность этих действий, и сама удивилась, как хорошо у нее все тогда получилось.) Теперь перед ней лежал ребенок почти двадцати лет, и было неизвестно, проснется он или нет, худой долговязый ребенок, блуждающий между жизнью и смертью, открывая в этом движении неизвестные миры, которых ей никогда не узнать. Инна намочила край полотенца, обтерла Сеню, вытерла насухо, кинула полотенце на пол к джинсам и трусам – вот и все, что она могла для него сделать. Ну, еще прикрыла покрывалом. Большее не в ее силах. Села рядом, ощущая, как затопляет ее жалость, парализует бессилие. Никогда не думала, что в ней окажется столько жалости. Ее стилем были сарказм, насмешка, особенно по адресу мужчин, таких банальных в своем примитивном желании, вечно хотящих от нее одного и того же – никакой жалости к ним она никогда не испытывала. И вот Сеня, меньше всего похожий сейчас на мужчину, который что-то от нее хочет, открыл в ней какой-то ей самой неизвестный шлюз жалости, сквозь который она хлынула так, что хоть плачь. Инна и в самом деле всхлипнула, но, услышав свой всхлип, взяла себя в руки. Она не заплачет, не на ту напали. Да и глупо плакать, когда никто тебя не видит. И бессилию она не сдастся. Она встанет и пойдет искать чистое белье и одежду, чтобы переодеть этого идиота. Встанет и пойдет. Инна дала себе еще пару минут собраться с духом, оглядела напоследок комнату, заметив, что перестала чувствовать присутствие смерти, – вероятно, такое отчаянное проявление жизни, как писание в штаны, заставило ее отступить. (Затаиться? Перейти в другую комнату?) Провела рукой по Сениным волосам, поднялась и вышла.