Самое ужасное путешествие - стр. 60
Вы, естественно, спросите, откуда появилась вся эта масса воды, если течь в носовой части заделали? Слава Богу, что хоть она нас не беспокоила. Вода поступала преимущественно через палубу, находившуюся под невероятной нагрузкой не только из-за палубного груза, но также из-за обрушивавшихся волн. Стоило одной доске не выдержать, и пиши пропало, – вот в каком критическом состоянии было судно. Наша жизнь зависела от каждой доски, именно в них, в досках, а не в накопившейся воде, заключалась главная опасность, угрожавшая нашим жизням в случае продолжения шторма. Можно было, конечно, сбросить часть груза за борт – работенка не из легких, – но нам было не оторваться от ведер…
Я не сомневаюсь, что Скотт расскажет о шторме в самых скромных выражениях. И все же, поверьте, он относится к числу лучших людей и вел себя в соответствии с лучшими морскими традициями, хотя не мог не понимать, что перспективы у нас самые мрачные».
Боуэрс заканчивает свой рассказ характерным замечанием: «Наша земля даже в наихудших своих проявлениях подходящее место для жизни».
Пристли записал в дневнике:
«Случись Данте увидеть наше судно в бедственном положении, он бы, наверное, добавил еще один круг ада, хотя ему было бы очень трудно объяснить, почему души умерших не унывают и отпускают соленые шуточки».
Теперь все свелось к борьбе между водой и людьми, которые пытались с помощью ведер помешать ее поступлению. Но она больше не поднималась в трюмах «Терра-Новы» так высоко, как в пятницу, когда чуть не затопило топки, и нам было приказано вооружиться тремя железными ведрами и заняться этим мерзким делом – вычерпыванием. Оно между тем не было предусмотрено судостроителями – по двум железным трапам между машинным отделением и палубой мог пройти лишь один человек туда или обратно. Поэтому не было смысла использовать больше трех ведер – мы бы не успевали их быстро передавать, опорожнять через люк и возвращать пустыми обратно. Нас разделили на две двухчасовые смены, которые всю пятницу, и день и ночь, поочередно вкалывали с дьявольским усердием.
Вот как описывает все это Уилсон в своем журнале:
«Было нечто фантастическое в этой работе среди ночной тьмы, под завывания ветра и грохот гигантских валов, каждые несколько минут накрывавших корабль; двигатели не работали, паруса были убраны, а мы все, с ног до головы в машинном масле, стоя в трюмной воде, распеваем шэнти и передаем по цепочке вверх полные ведра, причем каждый проливает через край немного воды на головы нижестоящих; все уже промокли до нитки, некоторые даже, наподобие китайских кули, работают совершенно нагими; но вот в тусклом свете двух керосиновых ламп, делавшем тьму только более ощутимой, все глуше и глуше становятся удары о днище волн, бросающих судно с боку на бок, как мокрое беспомощное бревно, и всякий раз заставляющих нырять под воду планшир его наветренного борта.
В тот черный час пятницы, когда мы поняли, что огни в топках придется потушить, когда ни один насос не действовал, фальшборт разнесло в щепки, ящики с керосином всплывали и падали за борт, один момент был совсем ужасный: со шкафута, где люди старались спасти ящики с керосином, донесся крик, что сквозь швы из заднего трюма выбивается дым. Трюм этот, рядом с машинным отделением, был забит углем и брикетным топливом, а поскольку открыть люк и проветрить трюм от скопившегося в нем газа, как это полагается, мешала вода на палубе, все понимали, что пожар вполне возможен. Понималии то, что потушить его можно лишь открыв все люки и наполнив корабль водой, от чего он затонет. Но через одну-две секунды общее напряжение разрядилось: выяснилось, что это не дым, а пар, поднимающийся от раскаленного угля с днища трюма…»