Самое красное яблоко - стр. 30

Внезапный сквозняк стегнул по ногам и задул свечи, все до единой. Звуки в темноте стали громче и ярче, словно слух мой обострился подобно звериному. Коротко, рвано дышала Элеанор, шуршала ткань, и где-то далеко звенела серебряная мелодия, как тысяча ледяных колокольчиков.

Свет месяца, призрачный и зыбкий, становился все слабее и слабее, и я едва подавила крик: ледяной узор, потрескивая, расползался по стеклу, складываясь то в завитки папоротника, то в ухмыляющиеся лица, то в изломанные стрелы. Я бросилась зажигать свечи, но пальцы дрожали, и я долго не могла высечь искру, думала уж закричать и позвать прислугу, но как бы они смотрели на меня? Решили бы, что боги отняли мой разум?

Когда стекло полностью заволокло ледяным узором, едва успела разгореться одна свеча, но даже ее огонек, слабый и трепетный, прогнал страх. Я дышала медленно, на лбу высыхала ледяная испарина. Я не знала, что случилось бы, если бы наступила полная темнота, может быть, и ничего, – на мне ведь кольцо из холодного железа, а Элеанор сама полна туманных чар, но добрым соседям и не нужно заколдовывать тебя, чтоб свести с ума.

Им хватит мороков.

Я же говорила, они любят обманывать.

Только когда снова разгорелись свечи, расцвечивая ночь темным золотом, я смогла закончить сказку:

– Но ненависть бывших друзей и соседей не пугала Фионна. Он был смел, и ловок, и силен. Он мог еще вырваться и сбежать, если бы Этлин согласилась пойти с ним. Но стоило ему встретить ее взгляд, полный холода и презрения, как бездонное горе сковало его вернее самых надежных цепей. Он так и не узнал, чем рыцарь обидел Этлин, но сделал он нечто, что она не смогла и не захотела простить Фионну. Все, что любил он, все, чем дорожил, рыцарь разрушил всего за несколько дней, словно напоминая, как хрупка и мимолетная жизнь человека. Он пришел к Фионну перед самой казнью стребовать услугу…

– О, тут он свое упустил. Что взять с осужденного?

– Рыцарь потребовал совершенно незначительную услугу – разрешение Фионна спасти его от смерти. И он согласился, а что еще ему оставалось? Он уже ни на что не надеялся, узнав на своей шкуре, каковы услуги добрых соседей. Рыцарь обратил его в снегиря, с грудкой столь красной, что даже кровь блекла рядом с нею, и забрал во владения Ольхового короля. И до смерти Фионн не покидал границ дивного леса, услаждая добрых соседей своим пением, не зная чувств иных, кроме ненависти и сожаления.

Последние слова растворились в неуютном молчании. Я не ждала ни слова от Элеанор: что она могла сказать? Я всего лишь хотела предупредить ее, напомнить, как опасна игра с добрыми соседями, в которую она ввязалась, но разве это могло что-либо изменить?

– Какая очаровательная и поучительная сказка, – наконец через силу улыбнулась Элеанор, – но я знаю другую, во сто крат лучше. Слушай же.

Она обернулась и взглянула мне в лицо, а не в смутное отражение, поймала мой взгляд, и я не смогла отвести его, падая в черный омут и лишаясь воли. И звуки, и цвета, и очертания предметов смазались и отступили в сторону, и только Элеанор оставалась яркой, живой и незыблемой в сером и тихом мире.

Уж не это ли каждый раз чувствует Гленн?

– Был у одного лорда младший сын, у которого ничего не было за душой – ни богатств, ни отцовской любви, ни доброй службы, только благородное имя. – Она рассказывала быстро и жестко, и глубокая, затаенная боль звенела в ее словах. – Но и от имени он отрекся, когда сбежал с миленькой служаночкой, которая вскоре родила ему дочь. Они жили впроголодь, служанка бралась за самую тяжелую работу, ведь сын лорда не умел ничего, кроме как красиво улыбаться и шептать ласковые слова. Она быстро подурнела, и любовь сына лорда угасла, как свеча на ветру. Он с повинной вернулся к отцу, и тот женил его на жестокой, но богатой негоциантке. О собственной дочери он забыл.