Самая темная ночь - стр. 26
– А у нас вся семья – я да родители. Они поздно поженились, и дедушки с бабушками умерли до моего рождения. У мамы была сестра, намного старше ее, но она тоже умерла, когда я была маленькой.
– Ну, в Меццо-Чель от родственников у тебя отбоя не будет. Все начнут совать нос в твои дела и захотят составить о тебе мнение.
– Прямо как у нас в гет… – начала Нина, но Никколо ее тотчас перебил:
– Тс-с! – и покачал головой.
– Да, прости. Я хотела сказать, что у нас с соседями был один на всех тесный мирок.
– Я понимаю, тебе будет трудно молчать о своих родителях и друзьях, но это нужно ради твоей безопасности. Зато ты сможешь рассказывать о них мне, когда мы будем оставаться вдвоем.
Они почти обогнули деревню, уже приближались к повороту; Никколо остановился и указал на еще одну горстку домов в отдалении:
– Видишь церковь с колокольней? Под ярким солнцем они кажутся белоснежными. Это и есть Меццо-Чель.
– Но та деревня выше по склону! Почти на полпути к вершине!
– Отсюда только так кажется, клянусь тебе. Мы доберемся туда за час.
Они снова зашагали вперед, а солнце припекало все сильнее, и вскоре мокрые волосы уже противно липли к шее и вискам Нины. По дороге она где-то обронила носовой платок и теперь на ходу утирала пот с лица рукавом.
– Ты в порядке? – спросил Никколо.
– Да. Только очень жарко.
Нина сосредоточилась на ходьбе, решив, что надо просто двигаться вперед, раз уж она не в силах ничего сделать с пропотевшими волосами и обожженной солнцем кожей, пока они не дойдут до дома Никколо. Все что она могла в данный момент – идти и не останавливаться.
– Вот, возьми. – Никколо протянул ей влажную тряпку, спасительно прохладную. – Она чистая, тетя Элиза завернула в нее хлеб.
Нина в жизни не испытывала ничего приятнее прикосновения этой влажной тряпки к разгоряченному лбу и шее.
– Далеко еще? – осмелилась она спросить.
– Не больше получаса пути. Если посмотришь вверх, сама увидишь – нужно одолеть еще один холм, и мы на месте.
Но Нина слишком устала, чтобы поднять голову. Слишком устала, чтобы беспокоиться о том, что после ночи на голой земле у нее ломит все тело, что ей отчаянно хочется есть, что она умирает от зноя и чувствует себя бесконечно несчастной. Думать о волдыре, набухшем на левой пятке, и о том, как у нее саднит обгоревшая кожа на лице, она не хотела, а о том, до чего ей грустно, одиноко и бесприютно вдали от родителей, попросту не позволяла себе. Нет, она не станет думать о том, что потеряла. Она не станет…
– Мы пришли, Нина. Это Меццо-Чель.
Глава 6
Они стояли перед маленькой покатой пьяццей, у дальней оконечности которой высилась церковь с колокольней – Никколо уже показывал ее Нине издалека. Несколько скромных заведений – сапожная мастерская, универмаг и булочная – закрылись на обед, а возле единственного питейного заведения на площади дремали под полуденным солнышком трое седовласых посетителей. Постройки здесь все были старые, но не настолько, чтобы представлять историческую ценность. Штукатурка на стенах выцвела и растрескалась, зато все окна были чисто вымыты, а веранды и двери выкрашены свежей краской.
– Собственно, это и есть почти вся деревня. От пьяццы отходят две главные улицы – Виа-Меццо-Чель и Виа-Санта-Лючия.
– Мы еще далеко от твоей фермы? – спросила Нина, уповая на то, что идти пешком придется не больше пары километров.