Самая лучшая сказка Леонида Филатова - стр. 24
Только, ради Бога, не стоит тешить себя иллюзиями, будто бы непорочная «Таганка», не щадя живота своего, отчаянно боролась с самой Системой.
С недостатками, отклонениями, негодяями – да. У театра была постоянная тема, раздражавшая вельмож: ужесточающееся противоречие между народом и властью. Но не противостояние. Даже сам творец «Таганки» Любимов считал, что «ярлык «политический театр» нам пришили. А на самом деле я отстаивал свои спектакли, и только. Просто старался быть свободным, вольным человеком, не более того. Ни с кем не воевал и никого не агитировал. Но от своих актеров требовал: «Играйте так, чтобы спектакль закрыли».
«Я потом понял, – впоследствии говорил Леонид Филатов, – что некая наглость общественного поведения проистекала из-за того, что у тебя был мощный тыл, позволявший говорить что-то такое, что при других условиях ты бы не сказал. В этом даже пижонства никакого не было».
Родной театр он почитал баррикадой, университетом. Только в зрелом возрасте с горечью прозрел: «Это была секта в чистом виде». Но тогда «Таганка» была всем: «Местом работы, семьей, идеей, жизнью… Вблизи я видел замечательные образцы человеческой отваги, хотя не менее близко сталкивался и с человеческой трусостью. Именно в этом доме я научился жалеть и прощать… Другое дело, что в пору юности я наивно думал, что и весь окружающий меня мир так же нормален и прекрасен, как «Таганка».
Когда Леонид жил, как он выражался «черт-те где, за пустыней Каракум», то «диссидентского уклона, по крайней мере такого ярко выраженного, как в Москве, в Ашхабаде не было. Так что сложности начались уже потом, в другой жизни…»
А потом потихоньку-потихоньку, конечно, сознавался в своих «крамольных» поступках Леонид Алексеевич, на моем письменном столе начали появляться голубенькие книжки журнала «Новый мир», машинописные копии «Доктора Живаго», Бродского. Уже появились Евтушенко, Вознесенский, «стихийные стихи» у памятника Маяковскому, вечера поэзии в Политехническом. «Какое-то движение, безусловно, происходило, – не отрицал он. – Но все на уровне игры».
Что касается каких-либо мировоззренческих, идейных «платформ», то Филатов неизменно подчеркивал, что был простым, обычным, нормальным человеком, ни в какие общественные движения не вливался и тем более не возглавлял. Но «всю ущербность большевизма понимал с юных лет. Я был воспитан на «шестидесятниках»… Не могу похвастаться тем, что мне что-то запретили или в чем-то меня ущемили большевики… Были какие-то ожоги. Но это ерунда. Они лишь давали мне понимание всего того, что стоит за моим личным ожогом. Так что я не бунтовал, но и не был, разумеется, поклонником той власти. И когда я ругаю нынешнюю власть, то основываюсь на своих сегодняшних скверных ощущениях, а не тоскую по прежним временам…»
(Слова о «нынешней власти» – это цитата из интервью Леонида Алексеевича, датированного февралем 1999 года.)
Он наивно полагал, что если у него есть симпатии, какие-то пристрастия – значит, он уже политичен. Но активной, публичной политикой заниматься не умел и не хотел.
А времена, увы, уже менялись. И «вот ведь парадокс и перегиб», «Таганка» из «островка свободомыслия» образца 70-х годов постепенно, шаг за шагом, неуклонно превращалась в сытый, изнеженный и самодовольный «полюс валютной недоступности», а билеты на любимовскую премьеру становились «твердой валютой».