Ржавые земли - стр. 11

Петруша оказался тут как тут: с пренебрежением бросил вместо полотенца белую, провонявшую потом, рубаху. Ева стала быстро вытираться. В тусклом свете костра она не заметила, что ворот рубахи испачкан засохшей кровью.

– Что ты от меня хочешь?! – кричала она, когда оделась и убедилась, что ее собираются снова спустить в яму. – Зачем я тебе сдалась? Отпусти или убей! Нет сил, понимаешь?! Нет сил терпеть тебя!..

Эхо летучей мышью металось под сводами пещеры, не желая утихомириваться. Но ни один мускул не дрогнул на лице палача. Жестом он приказал баронессе завязать на руках веревку. Быть может, Петруша был не только нем, но еще и глух?

Из ямы разило холодом и нечистотами. Ева затравленно взглянула под ноги, в темноту.

– Я прошу тебя! – взмолилась она, падая на колени. – Сжалься, милый! Я умру в этой могиле! Если ты хочешь, чтобы меня не стало, просто убей, но не мучай!

Упрямый Петруша ткнул пальцем вниз.

– Убей меня! – вдруг заорала баронесса. Рывком поднялась с колен и закричала, брызжа слюной в неподвижное, как у мертвяка, лицо. – Тебе же, негодяй, это ничего не стоит! Слышишь, немая скотина! Убей! Убей!! – Она не удержалась: изо всех сил ударила его по щеке. Врезала так, что едва не отнялась рука. Так, что его голова мотнулась, словно у тряпичной куклы.

Затем Ева присела на корточки и заскулила, прижимая отбитую кисть к животу. А он тем временем завязал вокруг ее плеч веревочные петли. Всякий раз, когда этот человек наклонялся, ее обдавало резким запахом. И пахло от него как-то не так, как должно было пахнуть от здорового, но не очень чистоплотного мужика. Какой-то химией пахло, какой-то аптекой.

…Однажды он понял, что передвигаться по пустоши стало безопаснее. Не то чтобы бабочкой порхать по пологим сопкам, забыв об осторожности, но все-таки. Не заревет в небесах стальной ястреб, выслеживающий беглецов, не погонится за тобой стремительная тень небесного охотника. Не кинется наперерез механический паук высотою с лошадь.

С остальными – мелкими бродячими шайками людей и нелюдей, – само собой, полагалось держать нос по ветру. Но встреча с ними на открытой местности не сулила непременную гибель.

Хлыстов шел через пустошь на северо-восток; гулко топали по щебню добрые сапоги, ветер играл полами черного макинтоша, тер плечо ремень винтовки. Похожие на пещеры ноздри жадно ловили воздух, но не чуяли ничего живого на расстоянии миль.

Иногда Хлыстова посещали неожиданные мысли. Например, временами казалось, что вместо сердца ему приживили мохнатого паука-птицелова и что в момент опасности этот паучок принимается быстро-быстро перебирать лапками, наделяя нескладное тело Хлыстова нечеловеческой скоростью и реакцией. Сейчас же «паучок» ритмично сжимал-разжимал лапы, и шаг Хлыстова был ладен и быстр. Ни единого лишнего движения; он несся вперед, пожирая мили, словно механизм, словно самодвижущаяся коляска.

Умом Хлыстов понимал, что всё это вздор. Что он таким уродился: локомотивом, несущимся напролом, языческим божком, запертым внутри мускулистой оболочки. Что темное, многоногое создание, угнездившееся под ребрами, не более чем вымысел. Навязчивый образ, застарелый детский страшок. И тогда «паучок», сидящий в груди, мстил за неверие, дергая за особенно чувствительный нерв.