Рыжик - стр. 27
Произошло это совершенно неожиданно. Подрался он как-то под вечер с приятелями и прибежал домой умыться. А дома Аксинья бранила Тараса за то, что он пропил последний четвертак, на который она рассчитывала купить муки для хлеба. Тарас и кум его Иван сидели на верстаке и, казалось, внимательно прислушивались к злобным причитаньям Аксиньи, стоявшей у печки и бессознательно ковырявшей ухватом земляной пол. За печкой, притаив дыхание, сидела Верочка. Аксинья горькими упреками и бранью думала облегчить свое горе и поэтому не скупилась на слова. Тарас, зная по опыту, как трудно заставить жену замолчать, когда она намерена высказаться до конца, безмолвно и покорно внимал голосу Аксиньи и только изредка кидал на кума тоскливые взгляды, как бы спрашивая его: «Слышишь, брат?», на что кум каждый раз отвечал тихим вздохом – дескать, слышу.
И вот в такую-то злую минуту явился Рыжик. На нем, что называется, лица не было. Серая рубашка была изорвана в клочки, щеки исцарапаны, а из разбитого носа сочилась кровь.
– Кто это тебя так? – воскликнула Аксинья, увидав Саньку.
Рыжик молчал и, видимо, употреблял все усилия, чтобы не расплакаться.
– А вот мы сейчас узнаем, где он был и с кем воевал, – проговорил Тарас и соскочил с верстака.
В душе Зазуля не чувствовал к мальчику никакого озлобления. Напротив, он даже обрадовался появлению Рыжика, положившему конец красноречию Аксиньи; но тем не менее Тарас счел нужным схватить аршин и состроить такую сердитую физиономию, что Верочка, выглянув из-за печки, задрожала вся от страха.
– Говори сейчас, где был? Ну?.. – грозно закричал Тарас, приблизившись к Саньке.
У того и сердце биться перестало.
– Где был, спрашиваю! – повторил Зазуля и сверкнул глазами.
– На улице… – тихо и с трудом ответил Рыжик.
– Где, говоришь ты?
– На улице.
– На улице? А нос кто тебе разбил?
– Митька да Харлампий.
– За что?
– Не знаю.
– Так-таки не знаешь?
Рыжик опустил голову и молчал.
– Иван, – вдруг обратился Тарас к куму, – будь отцом родным, яви такую милость и возьми ты у меня этого каторжника!.. Сделай из него человека, и я век тебе буду благодарен.
В голосе Зазули слышалась такая искренняя мольба, что Иван поспешил сейчас же изъявить свое согласие.
На другой день Рыжик, умытый и одетый в новую рубашку, сидел у крестного отца на низеньком круглом стульчике с кожаным сиденьем и весь отдался невеселым думам. Обеденное время давно уже прошло, а Рыжик ничего еще не ел. В хате сапожника, помимо Саньки, не было ни одной живой души. Иван привел крестника и, передав его жене со словами: «Вот тебе, Катерина, помощник!» – ушел на базар за товаром.
– Хороший мальчик, нечего сказать… Тьфу!.. – приветствовала Саньку Катерина, мельком взглянув на его исцарапанное лицо. Потом она повозилась немного у печки и также ушла.
Рыжик остался один.
С каждой минутой ему становилось грустней и обидней. От нечего делать он стал осматривать внутренность комнаты, в которой он раньше редко бывал, так как у сапожника детей не было.
Мало обрадовала мальчугана обстановка сапожной мастерской. Куча инструментов на низеньком столике, обрезки кожи, крошечное оконце и затхлый, сырой воздух удручающим образом подействовали на Рыжика, и он, недолго думая, решил бежать. Куда – этого он еще и сам не знал. Одно только было для него ясно – что домой ему идти нельзя.