Рыцари былого и грядущего. I том - стр. 74

– Не знаю, почему господин решил погубить всю семью бедного Салаха. Зачем тебе, о повелитель, потребовалось, чтобы мои дети умерли от голода? Дай две монеты, мои дети будут, конечно, голодать, раз их отец торгует себе в убыток, но они хотя бы не умрут.

Магистр и Салах ещё долго препирались на языке немыслимых восточных преувеличений. Гийом давно заметил крест на груди Салаха, но виду не подал, не желая внушить мысль, что вера истинная дает какие-то торговые преимущества. Наконец Гийом стал счастливым обладателем мешка с шерстью, который лично ему был совершенно не нужен. Едва он успел остановиться у торговца гончаркой, разглядывая кувшины, как почувствовал лёгкое касание к кошельку, который висел на поясе. Вор и глазом не успел моргнуть, как на его запястье сомкнулись железные пальцы рыцаря. Не поворачивая головы и не меняясь в лице, магистр прошептал:

– Ни слова. Следуй за мной.

Они отошли на относительно свободное место, где их шёпот никто не мог слышать. Гийом был поражён худобой вора и его лохмотьями. Это не были живописно изорванные лохмотья профессиональных нищих. Просто одежда буквально истлела на теле этого несчастного самым неэстетичным образом.

– Ты голоден? Почему не работаешь?

– Чтобы работать, мой господин, нужны хотя бы остатки сил. Кто наймёт работника, едва держащегося на ногах?

– Продай этот мешок шерсти. Купи еды. Ещё приобрети какой-нибудь товар и опять продай. Так выживешь. Иди с миром.

– Я правоверный мусульманин, мой господин. Я не торгую верой предков.

– Я знаю. Мой Господь Иисус Христос научил меня любить всех людей, в том числе и правоверных мусульман. Так ли учит твой бог? Подумай об этом. А верой и впредь никогда не торгуй. Ступай, и да пребудет с тобой Истина.

Оборванец посмотрел на магистра с достоинством, которое трудно было заподозрить в человеке, который опустился на самое дно жизни. Но к этому достоинству заметно примешивалось и удивление, и восхищение. Его поразила не столько богатая милостыня, сколько то, что этот знатный франк говорил с ним о вере. Вера для нищего Абдула всегда значила больше, чем еда, наверное, поэтому он и был вечно голоден. Этот франк был необычен. Судя по плащу – он из воинов-дервишей которые, как известно, чтут своего Бога не на словах, а на деле. Воины ислама не раз рассказывали Абдулу, что в бою эти белые дервиши франков – страшнее львов, а в мирной жизни заботятся о мусульманах-бедняках гораздо больше, чем свои эмиры.

Гийом смотрел на Абдула почти с таким же восхищением. Он думал: «Почему мы так презираем сарацин, а их бедняков и вовсе за людей не считаем? В этом оборванце, хоть он и унизился до воровства, достоинства всё же больше, чем в ином нашем бароне, который постоянно опускается до грабежей, только унижением это не считает. Сердце этого нищего горит пламенем веры, но ислам, судя по всему, его всё меньше и меньше устраивает, и даже его попытка воровства очень похожа на протест против законов шариата. Нелепый протест именно против того, что в шариате хорошо. Он запутался. Надо молиться, чтобы Господь направил его сердце».

Гийом пошёл по базару дальше. Он с удовольствием наблюдал, как мирно торгуются с сарацинами его тамплиеры, уполномоченные смотрителя одежд, какими взаимнодовольными расстаются. Он был магистром уже 18 лет и все эти годы неустанно требовал от рыцарей Храма веротерпимости по отношению к мусульманам, которая, впрочем, и так всегда была свойственна тамплиерам.