Рыцари былого и грядущего. I том - стр. 60

О, эти бесконечно подлые сарацины! Никогда ни один рыцарь не приказал бы расстреливать вражеского героя с безопасного расстояния. Де Ридфор видел, как погиб брат Жак, он изо всех сил пытался прорваться к нему, чтобы они умерли вместе, магистр и маршал, навеки покрыв Орден Храма неувядающей славой. Но по отношению к магистру сарацины вели себя очень странно. Отбивая атаки уже почти обессилевшего Жерара, они не пытались ни убить его, ни пленить. Слёзы бессильного бешенства набегали у де Ридфора, когда он осознал, что от него, от доблестного рыцаря, какие-то султановы рабы отмахиваются, как от назойливой мухи. Только сейчас, после Хаттина, он понял, что это был приказ самого Саладина: магистра не убивать и не брать в плен – оставить живым на поле боя.

Де Ридфор никогда не сожалел об оскорблении, которое он нанёс маршалу, хотя Жак вскоре своей доблестной смертью доказал несправедливость обвинений магистра. Жерар просто завидовал героической гибели Жака. А сейчас, когда магистр в полном одиночестве брёл по раскалённой пустыне и под непрерывный шёпот молитв вспоминал тот бой, он вдруг испытал нестерпимое чувство стыда и вины перед Жаком. Впрочем, нестерпимой была зависть, а стыд, как ни странно, принёс облегчение, и Жерар испытал чувство сходное с прозрением, как будто вдруг в одно мгновение его душа стала зрячей. Магистр понял, что попросту не был достоин умереть рядом с таким возвышенно-чистым человеком, как Жак де Майи. Они были одинаково храбры, но не одинаково чисты, а Жерар любую ситуацию тупо и примитивно мерил мерой храбрости. Теперь Жерар был уверен: Жак умел молиться, а он лишь произносил слова молитв. «О, какая тут огромная разница!» – восторженно воскликнул Жерар де Ридфор, в душе которого теперь восхитительно пели возвышенные слова: «И оставив нам долги наши, так же как и мы оставляем должникам нашим…». Впервые за многие годы абсолютно пустая и зловеще-сумрачная душа Жерара наполнилась тихим радостным светом. На пороге совершенно бесславной гибели, так и не добившись героической смерти, он вдруг почувствовал себя счастливым. Совершенно счастливым.

Теперь ему горько и стыдно было вспоминать о том, в каком мраке он пребывал после битвы под бродом Иакова. Изо всего войска спаслись, кроме Жерара, только два рыцаря. Магистр явился к королю и красиво отчеканил: «Перед вами треть моего отряда». Король не сказал ни слова. А вскоре среди крестоносцев поползли слухи о том, что магистр тамплиеров погубил 600 рыцарей, а сам спасся позорным бегством. Но ведь это было не только чудовищно несправедливо, но и абсолютно бессмысленно. Как мог тяжеловооружённый рыцарь на не особо шустром коне, приученном не к скорости, а к тяжести, да ещё когда оба измучены боем, спастись бегством от нескольких десятков лёгких всадников на быстрых арабских скакунах, при том, что у врага ещё были свежие, не побывавшие в бою силы? Да он при всём своём желании не смог бы ускакать от них дальше, чем на полёт стрелы. И всё-таки оскорбительную бессмыслицу о его позорном бегстве передавали из уст в уста. Почему им доставляло удовольствие отказывать ему в том единственном достоинстве, которым он дорожил – в храбрости? Жерар ничего не хотел понимать, он тупо стремился доказать свою храбрость на деле.