Рыба для президента - стр. 9
Местные к нему тоже с доверием относились – ненцы. Доверяли, впрочем, как и всем, без задней мысли. То есть таковой у ненцев вообще-то сроду на задах сознания не водилось. Егорыч пользовался уважением и у местных диких рыбацких артелей, состоящих сплошь из спившихся личностей: никогда без водки не приезжал, лишнего не брал, по шее не бил и другим не велел. А об удилищах, сетях и прочих приспособлениях для лова различной рыбы нет смысла и вспоминать. Тут равного ему не было. Как и в знании опасностей, подстерегающих рыбака.
Как-то приехал из Москвы ко второму секретарю одного из райкомов партии (имени его никто и не вспомнит – мелкий, серый был человечишка, да и продержался недолго) именитый гость. И сразу захотел порыбачить. Вот тут-то и вспомнил секретарь про Егорыча и ну давай звонить его начальству: подать, мол, его к утру на выезд из города, и чтоб со всеми удочками, леской, крючками да сетями. Водки не надо, самим некуда девать! И чтоб с котелками, солью, картошкой и прочим для настоящей томской ухи. С гостем на рыбалку и второй секретарь собрался, и парочка инструкторов, и даже комсомолок каких-то прихватили.
Артур Егорович только обрадовался. А как же! И кутнуть, и рыбку добыть, и водочки попить, да еще с начальством побалагурить, понежиться в рыбацком панибратстве. Все к делу! Все с пользой!
Словом, поехали. От Томи долго добирались до Оби, где настоящая рыба в самых донных местах ходила, где ни души не встретишь, где эхо на рассвете звучит даже раньше голоса – только оттого, что подумаешь, чуть губами шевельнешь.
Захотелось гостю осетринки. Настоящей, сибирской, не старой еще, не очень крупной, но и не мелочи досадной. Из нее уха – великий деликатес! Снарядил все Петров, всех по местам поставил, и наловилась рыбка «не большая, не маленькая».
Уху варили в двух котелках – в одном по-«егорычевски», а в другом – по рецепту важного столичного гостя. Причем тот секретничал, колдовал над котелком, пробовал на вкус бульон и со знанием дела закатывал к небу глаза, чмокал задумчиво губами, солил, перчил. Даже рыбу по-своему разделывал. Говорил, что рецепт достался ему от старого большевика, когда-то сосланного на Север советской властью. На старости лет древний, кругом больной одинокий дед наконец вернулся в Москву и, пытаясь восстановиться в разорившей всю его жизнь партии, в качестве добросердечной услуги поведал об особом, «ссыльнокаторжном», рецепте белужьей ухи. Но то, что уха не белужья, а осетровая, московский партиец посчитал делом незначительным, второстепенным. Егорыч попытался заикнуться по этому поводу, но его грубо прервали, мол, когда это комсомол партию жить учил! Молоко на губах оботри!
Уха в «егорычевском» котелке изготовилась куда быстрее, чем в «гостевом». Все терпеливо ждали, так как знали, что гость человек злопамятный, мстительный, да еще к тому же занимает какой-то важный надзорный за Томской областью пост в Москве.
Наконец и его ушица дошла, и все расселись в круг. То из одного котелка отхлебнут, то из другого. В перерывах между ложками водочку принимали. Девушки жались к партийцам, пьяно перешептывались, цеплялись губками то за ухо, то за щеку, а то и губу какого-нибудь партийца, московского или местного, сладко прикусывали. Все шло как нельзя лучше и даже весьма многообещающе – и рыбку съесть и… словом, все остальное.