Рядовой Иван Ященко - стр. 46
Маруся бережно сняла ошейник с Ивана и швырнула бирку в печь.
– Вот, – сказала с посветлевшим лицом, – даю тебе свободу!
Мать её в это время сходила в сени и вернулась оттуда с двумя куриными яйцами в руке.
Поставила на стол стакан, разбила яйца в него, посолила.
– Кушайте, – сказала Ивану, – с хлебцем, на дорогу выпей.
Повернулась к дочери:
– А может, спрячем его до ночи? По темноте уйдёте.
– Нет, мама, надо уходить, вдруг спохватятся. Хоть я и сказала Насте, чтобы на немца указала, будто он меня забрал, но вдруг он явится скоро со своей бандой.
Ничего вкуснее, чем посоленные сырые яйца с хлебом, в свой жизни Иван, кажется, не ел!
Маруся вновь водрузила ему на голову серый платок, на дворе дала стежок:
– Старухе положено быть с палкой. И согнись, чтобы твоего лица не видно было. Ага.
Хозяйка выглянула за ворота. Никого. Хотя, конечно же, в окнах могли быть любопытные, которые увидят, что Маруся идёт по улице с нездешней старухой.
– Ну, с Богом!
И они пошли неспешно, сдерживая нетерпение.
– Собак постреляли, – рассказывала Маруся, осматривая дорогу впереди и, не поворачивая головы, по сторонам.
– А что Настя сказала про ту девушку?
– Про Лилю? – Голос Маруси дрогнул. – Весёлая Лиля была. Певунья – артистка, в общем. Немцы когда пришли, она в лучшее платье вырядилась. Кто-то ей сказал, что немцы – культурная нация. Ну, когда на улице немецкий офицер пригласил её в легковушку, она села. Он её увёз в дом, где остановился, и не отпустил до утра. А утром, когда уезжал, отдал её в школу, где солдаты остановились. И там её сильничали до утра. Немцы уехали, а Лиля наша в школьном классе осталась без сознания. Потом умерла.
Маруся всхлипнула. Сзади в это время послышался шум автомобиля и какой-то грохот. Они посторонились, не оглядываясь. Мимо, пыля, промчался открытый грузовик, в кузове его что-то бренчало, там же сидели два молодых немецких солдата. Увидев женщин, они засвистели, заулюлюкали, один из них швырнул вышелушенную половинку подсолнуха в высокую «старуху», но не попал, чем вызвал приступ веселья у товарища.
– Дояры поехали, – пояснила Маруся, когда пыль улеглась.
– Как это? – удивился Иван.
– Молоко по деревням у хозяек берут. Слышал, как фляги гремят?
– Да! – вспомнил Иван. – А ваши коровы где? Коровник пустой.
Маруся повела взглядом влево-вправо, предупредила негромко:
– Ты потише, а то голос-то: «бу-бу», – деревня всё слышит.
Прошли в молчании несколько домов, Маруся повернула в переулок, между огородами, ограждёнными жердями, вышли в лесок, на поросшую травой дорогу.
Маруся перевела дух:
– Выбрались. Коров было приказано угнать от немцев. Где-то на переправе, говорили, часть стада успели за реку перегнать, а тогда немцы мост разбомбили. Некоторых коров поубивало, остальных пригнали назад. Да мы их тут попрятали. Колхозных. А свои-то пока в стайках, в сараях. Ну, пастух есть, выгоняет днём в поле. И овечек с ними. Опасно, а что сделаешь?
– Попрятали коров? Как это, их же и доить надо, – удивился Иван.
– А вот увидишь потом.
Прибавили шаг. Лесная дорога, петляя меж деревьев, заводила иногда в сырые места, шла через болотца, и только знание, где проложены брёвна, выручало путников. Пригодился посох, когда нога соскальзывала с мокрого бревна. Иван стащил с головы надоевший до чёртиков платок, выпрямился и шагал за проворной спутницей, всё ещё не веря до конца, что избавился от плена. Хотел было снять юбку, мешавшую, как ему казалось, при ходьбе, но Маруся остановила: