«Рядом с троном – рядом со смертью» - стр. 33

– Если Кази-Гирей в ханах останется, двинет снова на Русь аль нет?

– Сам-то уж нет, вдругорядь неуспех будет, то второй оплошки ему не спустят, калгу али царевичей пошлёт. Царь крымский двинет туда, куда сподручней да где супротивники нерасторопны – на литовские, а то волынские украйны.

– Зачем же ему часть войска отделять, на Москву отсылать?

– Чтоб поминки побогаче с государства нашего Московского слали, кажный царь крымский как на престол сядет, за присыл тот воюет, дабы по старине, по ордынскому выходу получать. У КазыКирея того уж почитай второй год посол наш сидит, рядится.

– Точно ли ты знаешь, Афанасий сын Петров?

– Да сходи, сам у татаровей поспрошай на Крымском двору, али ещё где у полоняников, – обиделся на недоверие ветеран.

– Что же татары делают на том двору-то?

– Вестимо чего, окупу аль обмену ждут, в немирное время там завсегда государев полон держат.

– Ещё где полон есть?

– Царёв-то за приставами, а что ратники поймали, то на Ивановской сыскать можно, у Холопьего приказа.

– Пойдём, глянем?

– Разве порушенья чести не будет твоего у торжища-то колобродить?

Пришлось по этому поводу вступить в переговоры с Жданом, на поход по центральной площади он согласился, но с непременным моим верховым выездом с изрядным конвойным сопровождением.

Ивановская площадь, несмотря на послеобеденное время, была полна народу. У здания Холопьева приказа пожилой стрелец яростно торговался с подьячим о размере вознаграждения за составление записи, рядом стоял, пытаясь выглядеть каменным памятником, невысокий черноволосый паренёк в цветастых куртке и шароварах.

– Здрав будь, служивый, – поздоровался ушлый рязанец. – Самолично сего молодца пленил?

– И тебе здравия, – ответил краснокафтанный воин. – Как звать-величать вас, чьи людишки будете?

После последующего взаимного представления Афанасий переспросил о пленном, где, мол, добыт.

– У вяземского сына боярского, жильца московского, сторговал. Тот их целый выводок во языках поял [61]. На службу его отправляют на свейскую войну, а до поместья неблизко, вот и раздаёт их за малый окуп, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Зачем тебе холопто полонный, неужели поместьем владеешь?

– Нет, в лавке сидеть некому, сыновей Бог не дал, жена стара, а две дочки на выданье, опасливо их на торгу оставлять. Шорным товаром пробавляемся, люди-то разные приходют. Татарчонок по-нашему мал-мала разумеет, счёт хитрый ведает, да в товаре должон понимание иметь.

Пограничник перекинулся с пленным несколькими фразами на татарском.

– Ишь ты, не из крымцев, из черкес купля твоя, а можа, он православной веры? А ты его с торга аки барана тащишь?

– Ты что ж молвишь этакое, нет на нём креста, первым делом глянули.

– Мню я, дружище, тащишь ты козла в огород, – продолжал терзать стрельца Бакшеев.

– Почто так?

– Дык ево-то, знамо дело, татаровям головой выдали за вину какую немалую, вестимо, девку в родном юрте спортил. От твоих-то дочек не отженить такого молодца будет.

– Мал он вроде для того дела летами, да и возрастом невелик.

– Хе, мал, ты порты с его сними да на михирь глянь, он, поди, весь в корень ушел.

– Тьфу, охальник, – сплюнул с досады солдат-лавочник, но на своё приобретение стал уже поглядывать с опаской.

– Да не серчай, служивый, – продолжал лить масло в огонь Афанасий. – Чей бы ни был бычок, телята твои будут.