Русский остаток - стр. 70
– Успокойся, Леночка. Разве ты не видишь, другие времена. Многие возвращаются…
– Я им не верю! Слышите, тетя? Не верю! – горячо заговорила Елена. – Вон у нас на работе… парторг! Знаете, как он на меня смотрит? Прямо ест глазами!
– Леночка, – рассмеялась Клавдия Петровна, – так это он, наверное, в тебя влюбился.
– Нет, тетечка, мне не до шуток. Так не влюбляются.
– Ну полно. Полно, Леночка. Так ведь можно со страху и умом повредиться. А у тебя сын. Ты еще долго будешь ему нужна. Всё! – решительно хлопнула по столу Клавдия Петровна. – Отныне и навеки я запрещаю тебе бояться! Ясно? А чему быть, того не миновать! Помнишь Евангелие? Ни один волос не упадет без воли Божией. Стало быть, надо Богу доверять. Ну а уж коли Он попустит пострадать, значит, пострадаем. Эх, мало в нас веры, оттого и дрожим всю жизнь как осиновый лист! – Она с ласковой снисходительностью посмотрела на Леночку и поцеловала ее в лоб. – А что, есть у тебя фотография Анатолия Викторовича?
Елена снова на мгновение застыла.
– Да не бойся, в МГБ не снесу.
– Есть, – вымолвила наконец Леночка. – Только она далеко… спрятана.
– А ты достань. Я хочу на него посмотреть, слышишь? Да и сама лишний раз полюбуешься.
Елена вытащила из-под кровати большой коричневый чемодан и долго в нем рылась, перебирая какие-то вещи и бумаги, наконец достала старый потертый конверт. В нем лежали четыре письма Анатолия Викторовича и его маленькая военная фотография.
– Вот… – протянула она Клавдии Петровне карточку.
Тетушка долго и, как показалось Елене, любовно рассматривала фотографию, потом раздумчиво произнесла:
– Хороший… – И повторила: – Хороший… Трудно, конечно, сказать насчет схожести с тем Шабельским, с Александром, того я знала молодым, а этому, должно быть, уже за сорок… А может, он остался за границей? Некоторым это удавалось…
– Нет! – болезненно вскрикнула Елена. – Нет! Этого не может быть!
– Ты так уверена?
– Никогда! Никогда он не остался бы за границей! Никогда! Вы его не знаете, тетя! Никогда! – твердила Елена как заклинание. – Он погиб! Погиб!.. Но я вас умоляю, тетя, не говорите ничего Юрочке, он ничего не должен знать, я вас умоляю!..
Через год Клавдия Петровна Соваж умерла. Ее похоронили на Смоленском кладбище, в могиле ее матери, погибшей в девятнадцатом году не столько от свирепствующего тогда голода, сколько от безнадежной тоски ввиду свершавшегося на их глазах светопреставления.
После смерти тетушки Елена собрала все компрометирующие ее с сыном фотографии из старинного альбома, всех этих представительных генералов и профессоров, нарядных кузин и кузенов, старых дедушек и бабушек, добродушных тетушек и дядюшек – многочисленной в прошлом родни – и сожгла все это богатство во все еще действующей кафельной печи. Большой масляный портрет дедушки был разрезан на маленькие кусочки и последовал в печь вслед за фотографиями.
Придя из школы домой и увидев пустую раму с лохмотьями вырезанного по краям холста, Юра остолбенело спросил:
– А где прадедушка?
– Какой прадедушка? – сделав вид, что не поняла Юриного вопроса, сказала Елена.
– Как это какой? Мой! Мой прадедушка! Николай Федорович Кокорин! Вот какой! – закричал Юра.
Елена, ничего не отвечая, вертела в руках коробок спичек. Вдруг Юра судорожно вдохнул воздух и бросился к печи, открыл дверцу – пахнуло дымом, в печи тихо догорало.