Русский флаг - стр. 81
Изыльметьев молчал. В дверь соседней каюты постучали, и чей-то бас позвал «батю» к умирающему матросу.
– Еще один! – вздохнул доктор. – Миллионы рублей уходят на пустяки, на дребедень. Побрякушкам, мертвому артикулу, пуговицам отдаем все силы, все деньги, подаренные нам трудом крепостного, а до существенности никому нет дела. Знаете ли вы, Иван Николаевич, что в сорок девятом году, всего пять лет тому назад, около ста тысяч человек умерло в России от цинги?! Сто тысяч мертвецов, обвиняющих нас, просвещенных людей отчизны, в преступном равнодушии, в бездеятельности! А что мы можем? Ничего. Мы слуги слуг, лакеи на запятках у департаментских лицемеров, у российских тартюфов…
– Мы слуги отечества, доктор. А отечество – народ, прежде всего народ.
Доктор посмотрел на Изыльметьева долгим, изучающим взглядом.
– Народу мало того, что мы сознали эту истину. Мы обязаны помочь ему, помочь… – Он застонал громко, словно находился в каюте один, и, понизив голос, сказал: – Вы меня знаете коротко, Иван Николаевич. Я не бунтовщик, никогда не был замечен. Но говорю вам – республики жажду, всей силой души своей жажду!
Изыльметьев ответил не сразу. Помолчав, он сказал доверительно:
– Напрасно вы думаете, что не замечены. Напрасно. Еще в Англии, когда «Аврора» находилась в Портсмуте, мне стало известно о вашем визите к господину Герцену…
Доктор опешил было, потом выпрямился в кресле и, не сводя напряженного взгляда с Изыльметьева, проговорил:
– Пустое! Об этом и думать-то нечего. Меня попросили свезти Герцену пакет, я и свез, не более того…
Что-то пробежало между капитаном и Вильчковским, какая-то неясная тень, а с нею и знобкий холодок отчуждения. Изыльметьева неприятно кольнула скрытность доктора.
– Не знаю, не знаю, – хмуро заметил капитан, – да и знать не хочу. Довольно и того, что я так долго молчал об этом. – Капитан прислушался, не слышно ли чьих-либо шагов, и, погрозив доктору пальцем, продолжал более мягко: – За вами следила английская полиция, а помощник нашего консула донес мне.
– Уверяю вас… – начал было доктор, но капитан прервал его с той непреклонной решительностью, которой на «Авроре» никто не умел противиться.
– Оставим это. – Изыльметьев поднял согнутую в локте руку. – Я предупредил вас из чувства искренней привязанности.
Вильчковский благодарно стиснул руку капитана. Она пылала. Доктор особенно ясно ощутил жар своими мертвенно-холодными пальцами и с горечью подумал, что через день-другой болезнь свалит и этого сильного человека.
– У нас есть свой долг, – продолжал Изыльметьев убежденно, – свои обязанности перед родиной. Долг тяжелый, доктор, но и непременный. Жизнь помогает нам, она сама начертала круг наших обязанностей. «Аврора», ее судьба – вот наша забота, наше отечество сегодня. Я благодарен судьбе за эту ясность, ее лишены очень многие. Но все ли мы сделали для экипажа?..
Вильчковскому почудился скрытый намек в словах капитана, и он с отвращением подумал о своем бессилии.
– Мы сделали немало, – ответил Вильчковский глухо. – Запасли лимонов, свежего мяса, огородной зелени, медикаментов. Хлор, уксус, жженый кофе, даже перуанский бальзам, закупленный по вашему совету… У нижних чинов по двенадцать пар белья, шерстяные чулки, нагрудники, теплые рубашки. Если бы не эта проклятая сырость! Чем лучше и добротнее ткань, тем больше в ней влаги, тем омерзительнее она. Неужели нельзя создать на фрегате ни одного сухого уголка?! – с отчаянием в голосе воскликнул доктор.