Русский флаг - стр. 48
– Благодарение господу, что болезнь не распространилась широко! – Плутовские глаза мсье Гренье выражали неподдельный испуг. – Кто не знает, что на морских судах желтая горячка гнездится особенно охотно…
– Если только они не нагружены солью, – педантично вставил медик «Президента».
Мсье Гренье расхохотался.
– Солью!.. Господа, – смеялся он, – я думаю, не составляет секрета, что наши суда начинены порохом и ядрами, как праздничный гусь яблоками. Вот в чем соль вопроса!
Однако шутка француза была встречена зловещим молчанием.
В эти дни Перу трясла двойная лихорадка: желтая и военная. Перу воевала с Боливией. Но военные действия шли далеко в горах и мало занимали иностранных моряков.
Другое дело – желтая лихорадка! Она забирала больше жизней, чем пули и стрелы боливийских солдат, она угрожала судам, матросам, съезжавшим на берег. Но, несмотря на опасность, матросы появлялись на берегу: нужно было запасаться свежими продуктами, в особенности мясом и лимонами, как хорошим средством против цинги.
Несколько матросов с «Авроры» – Афанасий Харламов, Семен Удалой, флотский первогодок Иван Поскочин, напоминавший своим длинным носом и немигающими желтыми глазами птицу, и черномазый Миша Климов – шли вдоль полотна железной дороги к городу Лиме. В Лиме они должны были дожидаться провиантского офицера и медика Вильчковского. Матросам дали денег на проезд из Кальяо в Лиму, но они решили пойти пешком, – через полтора-два часа они будут в городе, а деньги пригодятся для других целей.
По правую сторону железнодорожного полотна узкой лентой зыбились пески, за ними морщился океан, а слева тянулся рыже-коричневый глинистый грунт с щетиной кустарника и жестких трав. Лимонные рощи ушли в глубь страны, под прикрытие гор. Отсюда, с берега, они казались сплошной зеленой полосой, которою, словно старой медью, оковали подножие Анд. Высоко над землей парили орлы.
Иван Поскочин наклонился и, захватив ком земли, размял его на ладони. Бурый песок потек между пальцами. Поскочин покачал головой.
– Небось по землице сохнешь? – строго спросил Харламов.
Поскочин служил недавно и был подвержен тем приступам тоски по земле, которые слабеют только с многолетней флотской службой.
– Ху-у-дая земля! – напевно сказал он и добавил, вздохнув: – А все же лучше воды. На земле не утонешь, а умеючи и не пропадешь.
– Эх ты! – Удалой снисходительно улыбнулся. – Верно люди говорят: морских топит море, а сухопутных – горе! А горе-то, оно, брат, больше моря-океана. И злее.
Поскочин промолчал. Удалой хоть кого зашибет острым словом. С ним без особой нужды не стоит связываться.
Но разговор о земле у них, у вчерашних мужиков, не мог оборваться на полуслове, невзначай.
– Разве это земля? – сказал Миша Климов, сверкнув белыми зубами. Так себе, грунт. Сушь! На ней и рожь-то, поди, не вырастет.
– Пшеница вырастет, – заметил Афанасий Харламов.
– Мужику на сыть рожь нужна, – оживился Поскочин.
– А пшеница?
– А пшеница – на верхосытку! – пошутил Цыганок.
– Верно, братцы, – сказал Удалой. – Пшеница – невеста разборчивая, не ко всякому мужику в дом пойдет.
Долго брели молча. Разговор всколыхнул сердца матросов. Ни суровая служба, ни соленая купель, в которой они проходили свое второе крещение, не могли изгнать из души того, что наполняло ее от рождения и что составляло самую жизнь дедов и отцов. Вставала в груди моряка тоска по родной земле, подступала к горлу, теснила грудь. Эх, достало бы только сил раздвинуть скалистые горы – за ними непременно открылась бы русская земля, в ярах и перелесках, согретая ровным солнышком, налитая потом и слезами, горькая, желанная земля!