Русский диверсант - стр. 6
Вечером, когда нашли в лесу полянку для ночлега и развели костёр от комарья, Зинаида вскипятила в котелке воды, откуда-то достала чистые тряпки, кусок марли и принялась промывать раны Воронцова. Он не чувствовал боли. Он чувствовал прикосновения бережных, осторожных пальцев Зинаиды и вскоре, то ли от усталости, то ли оттого, что всё осталось позади, то ли от этих заботливых прикосновений, задремал. Голова его поклонилась, поплыла в сторону, как тяжёлая коряга по воде, и вскоре легла на колени Зинаиды. Так она и просидела с ним до полуночи, пока не зашевелился и не закряхтел в пелёнках на телеге ребёнок. Зинаида переложила голову Воронцова на фуфайку и подошла к телеге. Сунула руку под пелёнку – пелёнка оказалась сырой. Она перепеленала девочку в сухое, покормила молоком из рожка. И та, успокоившись, снова уснула. Прокопий, Федя и Колюшка спали тут же, на телеге, тесно прижавшись друг к другу.
Она подошла к костру, бросила на угли охапку сухих ольховых веток. Те сразу занялись неторопливым пламенем, распространяя по лесу сладкий аромат растопленной смолы. Вечером они остановились в сосняке. Среди сосен всегда меньше комарья. Пока плутали в поисках дороги и места для ночлега, Воронцов нёс Улиту на руках. Зинаида вела корову и время от времени наблюдала за ним: девочка спала, а он всё равно откидывал с её личика косяк пелёнки и смотрел на неё, на то, как она спит и иногда чмокает во сне губами, кривит их, складывая то в плач, то в улыбку. Она сказала ему, как будто напоминая о самом главном:
– Это твоя дочь. Твоя и Пелагеи. Улита.
После этих слов он взял девочку на руки и долго не отдавал. Пока та не намочила пелёнку. И всё время молчал. Зинаида ни о чём его не расспрашивала. Им многое хотелось сказать друг другу, о многом расспросить. Но ни он, ни она не торопили друг друга, зная, что всё ещё спросится, всё расскажется. Всё у них ещё впереди…
Почему всё в жизни происходит так, а не иначе? Как всё это пережить? Почему рядом с добром и милосердием, которые, как ему казалось, гораздо ближе к человеческой природе, им же, человеком, творится такая жестокость? И почему этой жестокости, этому взаимному истреблению людей никак не наступит конец? Ведь должны же и другие устать от бойни? Просто устать. Устаёт же человеческий организм от тяжёлой работы. От пахоты, от косьбы, от топора. Можно косить день, ночь и даже ещё день и ночь, а потом настанет минута, и самому захочется упасть подкошенной усталостью травиной и уснуть надолго, позабыв обо всём: и о том, что скошенное надо сушить, и собирать в боровки, и потом куда-то везти и убирать под навес, от дождя и тлена… Усталость. Она должна наступить. Как наступает зима. И сковать неподвижными льдами воду, какой бы ошалелой ни была река.
Однако два фронта, две противоборствующие армии бьются уже больше года, и – никакой усталости. Неужели только он, курсант Подольского пехотно-пулемётного училища Александр Воронцов, так устал от войны? Смертельно устал. И как избавиться от этой усталости? Чем её извести? Тишиной? Сном? Крестьянской работой на хуторе? Усталость тела – это одно. Устав от косьбы или пахоты, поспишь ночь и уже встаёшь полон сил и желания идти и работать дальше. Только мышцы немного побаливают. А на душе радостно, что много уже сделано, что работы осталось всего-то на зорю-другую. Вся эта работа – впрок. Но как проспаться от той усталости, которая теперь владела им? И не только телом. Не только мышцы и кости болели от неё. Не только они…