Русский диверсант - стр. 29
– Девчонку ту, которую твой солдат сахаром подкармливал, вынесли? – спросил Радовский, когда подошли к кладбищу.
– Вынесли. Она потом работала в госпитале. В мае в госпиталь попал и я. А тут как раз пришёл приказ на выход. Кто ушёл, кто как… В село нагрянули каратели. Я кое-как ушёл. В самый последний момент. По госпиталю уже стреляли зажигательными пулями. Ушла ли Тоня, не знаю. Я её в тот день не видел.
– Когда это произошло?
– Что?
– Когда каратели в деревню пришли?
– В мае. Числа десятого или двенадцатого.
– Как называлась деревня?
– Дебри. А что, знакомое место?
– Мне там все места знакомые, – уклончиво ответил Радовский.
– Вот в той самой Дебри, в школе, и размещался наш госпиталь. Охрану несли партизаны. Они то ли ушли в лес, то ли их по-тихому сняли. Сразу поднялась стрельба. В деревню со стороны большака заскочил бронетранспортёр и тут же начал поливать из пулемёта по домам, по госпиталю… Раненые кинулись кто куда… Расползались вокруг госпиталя, как муравьи. Я уже мог ходить и ушёл в лес.
О своём плене, и первом, и втором, Воронцов Радовскому не сказал ни слова. Но по глазам его понял, что Анна Витальевна ему что-то успела рассказать.
– Ты сюда надолго? – спросил Радовский.
– Нет. Нога подживёт и уйду.
– Куда?
– К своим. Куда ж ещё.
– Ну да, куда ж еще… А тебя там ждут? В Особом отделе…
– Никуда не денешься. Не с вами же идти.
– А ты подумай. Подумай хорошенько.
– Вы надеетесь, ваша возьмёт?
– А ты?
– Я думаю так, что присягу один раз дают. Много разных разговоров за это время я наслушался. Если бы не война, я сейчас учился бы в своём институте, получал высшее образование. А там бы и сёстры школу окончили и тоже дальше бы учиться пошли. Нам наша власть дорогу в жизнь не закрывала. Был у меня в отряде один, говорил: вот, мол, немцы большевиков перебьют, со Сталиным разберутся, а там, дескать, новое правительство назначат, и заживёт Россия без большевиков и тюрем. А что получается на деле? Немцы нас за людей не считают. Я, когда шёл сюда, две ночи ночевал в одном селе. Там, за шоссе. Две старушки, две сестры. Бывшие учительницы, дочери бывшего местного батюшки. Такие же вот, как и вы, Георгий Алексеевич, верующие. День и ночь у них в углу под божницей лампадка горит. Рассказывали, как у них на постое была артиллерийская часть. Заставили их баню топить. А потом – мыть их. Одна из них мне и говорит: я, мол, мужа своего никогда голым не видела. А тут – голые мужики… И сад потом весь загадили. Поедят, выйдут в сад и тут же, с сигаретами в зубах, присаживаются под яблонями. Мальчика, шестилетнего, сына соседки, офицер плетью до смерти запорол. За то, что тот из его сумки плитку шоколада стащил. Сумка лежала на лавке, открытая. Мальчик забежал в дом, увидел и взял. Женщину, местную библиотекаршу, беременную, возле школы вниз головой повесили за то, что раненого офицера прятала. Снять разрешили, только когда уже запах пошёл. Культурная нация, потомки Канта и Гёте… Я ещё не знаю, что с моими. А вы меня ещё спрашиваете, куда я пойду. Мне теперь одна дорога – туда, на войну, – и Воронцов махнул в сторону шоссе. – Я теперь часть её. Так же, как и вы. Не так ли?
Но Радовский заговорил о другом:
– Странное дело, курсант… Мы с тобой оба русские люди. Оба любим Россию. А жизни нам, двоим, в своей стране, на своей земле, нет. И наши противоречия настолько сильны, что мы в определённых обстоятельствах готовы стрелять друг в друга. Ты никогда об этом не задумывался?