Русская сага. Дорога без конца. Книга четвёртая - стр. 37

Дочь сразу начала поиски работы. Разослав резюме и пройдя пару собеседований, она уехала с дочкой на дачу. Ина в расторможенном состоянии осталась блаженно бездельничать в столице. При её новом местожительстве это было равноценно жизни на даче: проходя через парк, она спускалась на набережную Москвы-реки, берега которой всегда усыпаны отдыхающими. Дома тихо, во дворе птички поют, белочки по деревьям прыгают, заглядывая прямо в окна дома. Погода была её любимая: днём тепло, ночью дождь.

Ина гуляла по Москве, ходила на выставки, в кино, в магазины, а потом снова села за компьютер и утонула в семейной истории: писала и правила, а перед сном читала своего любимого Лукьяненко, улетая вместе с его героями в неведомые миры. Уже засыпая, она видела улицу Ла Рамбла, снова шла по ней с редким ощущением полноты и радости жизни. Эта дальняя заморская улица запала в душу, как родная… деревенская…

В моей душе ты стала главной, родная улица моя.

(Песня из к/ф «Весна на Заречной улице»)

Улица – у лица. Главная улица – лицо города, посёлка, деревеньки, поэтому очень важно, какова она. Ина рано выпала из любящих рук родителей прямо на единственную главную улицу маленькой деревеньки, которой дали название Цветочная.

В каком-нибудь другом месте, в Одессе или Ташкенте, дети росли во дворах, а её воспитала эта улица. Может быть, поэтому во всех новых местах Ина в первую очередь обращала внимание на них: главные, центральные или иные, маленькие и незаметные. Одни восхищали броской холодной красотой, другие – тихой скромной уютностью, третьи – отторгали сразу и навсегда.

Из Риги их семья уехала, когда она была ещё маленькой, и в памяти осталась набережная, мост, Даугава, лесной массив с их маленьким домиком при радиомаяке в районе военной части Болдераи и две могилки братика и сестры.

Уже взрослой она вернулась в город, в котором родилась, прошла его вдоль и поперёк, чтобы почувствовать что-то родное. Не почувствовала, лишь Старая Рига очаровала и покорила уже искушённую душу. Только после песни «Ноктюрн», которую друг заставил прослушать со своего магнитофона, в сердце остался комочек нежности и грусти.

Невский проспект Ина впервые увидела зимой, может быть, поэтому он никак не показался ей. Тот, другой, описанный Достоевским и Гоголем, был дороже и ближе. Потом Ина приехала в город на Неве в период белых ночей, и город открылся ей совершенно иным: фантастически неземным. Другим казалось небо, облака, воздух…

Миллениум. Париж. Только Монмартр, маленький и уютный, вошёл в сердце и остался там островком радости, а Елисейские поля, увы. Они, как и Невский проспект, живут в ней иными образами, созданными классиками девятнадцатого века. Образами, созданными и её воображением: неуловимыми, нечёткими, но родными и понятными.

Вспомнилась пешеходная улица а Каунасе с маленькими кофейнями, возле которых за выносными столиками сидели туристы. Всё выглядело так по-домашнему уютно и очаровательно.

Воронеж. Их Студенческая улица утопала в зелени, но их, студентов, притягивала к себе главная улица Брод – Бродвей. Вся жизнь города была сосредоточена на ней: танцевальные площадки, кинотеатры, магазинчики, кафе, Дом офицеров, Художественный театр. Но даже не они делали её главной в жизни. Главной её делало ежевечернее дефиле разномастной публики, на котором можно было на других посмотреть и себя показать, что так важно в младые годы.