Русская революция. 1917 - стр. 5
Я во всеуслышание заявляю, что ни один класс не может претендовать на единоличное совершение великой русской революции, приписать одному себе честь освобождения народа. Меньше всего прав на это у российского пролетариата (тем более петроградского), что бы ни утверждалось. Накануне переворота, 11 марта 1917 года, у меня, как обычно, между шестью и семью часами вечера собралось Информационное бюро левых партий (то есть эсеров, социал-демократов, большевиков, народных социалистов, трудовой партии). На том самом заседании люди, несколько часов назад представлявшиеся самыми непоколебимыми революционерами, категорически доказывали, что революционное движение идет на спад, рабочие проявляют пассивность, не откликаются на солдатские демонстрации, которые абсолютно не организованы и неуправляемы, что революция любого типа в данный момент невозможна, и мы должны сосредоточить все усилия на пропаганде, единственном способе подготовки к серьезному революционному движению. Таковыми были позиция и мнение лидеров самых крайних революционных партий накануне дня, когда вспыхнула революция.
Со своей стороны, буржуазное думское большинство еще искало в тот момент приемлемый компромисс, чтобы вывести Россию из тупика, куда ее завело правительство, потерявшее голову и всякое представление о своих обязанностях перед страной. Но уже на следующий день, когда приказ о роспуске Думы и спонтанное восстание Петроградского гарнизона всем открыло глаза на бездну, на край которой царский режим поставил Россию, сомнения развеялись, революция стала свершившимся фактом, результатом совместных действий всех здравомыслящих политических сил страны. Не вижу необходимости долго распространяться о том, что великую русскую революцию совершил весь народ, эта честь принадлежит ему в целом, в ней все принимали участие, и никто не вправе исключительно себе приписывать славу.
Но вернемся к рассказу.
Пробежав по длинным пустым коридорам, я, наконец, нашел многочисленных депутатов, собравшихся в так называемом Екатерининском зале. Помню среди них Некрасова, Ефремова, Вершинина, некоторых других. От них я узнал, что председатель Думы Родзянко[2]получил в полночь указ Николая II о роспуске Думы и направил срочную телеграмму царю, находящемуся в Ставке в Могилеве, и командующему фронтами, с сообщением о продолжающихся беспорядках в Петрограде, восстании Волынского полка, возмущении батальона гвардейских саперов, готовности Преображенского полка тоже выйти из казарм и т. п.
Я бросился к телефону, попросив нескольких друзей отправиться в казармы восставших полков и направить войска к Думе. Во время ожидания залы и коридоры дворца быстро наполнились депутатами, хотя «неофициальное» заседание Думы должно было начаться лишь в два часа дня. Собрание Совета старейшин было назначено на полдень. Колоссальное напряжение в атмосфере только нарастало.
В прежние дни депутаты привыкли обращаться к нам, левым представителям, за сведениями о настроениях масс и происходящем в городе. Мы действительно с определенным успехом совместными усилиями создали информационную службу, действовавшую по всей столице. Каждые четверть часа я получал телефонные сообщения. Как только я вошел к депутатам правых и умеренных партий, охваченным некоторым беспокойством, меня засыпали вопросами о том, что происходит, что произошло и что нас ожидает. Я откровенно ответил, что наступает решающий час, весь город охвачен революцией, войска направляются к Думе, и мы, народные представители, должны уверенно и искренне присоединиться к армии и восставшему народу.