Русская княжна Мария. Рукопись Платона - стр. 22

– Посмотрим, православные, – сказал он, выставляя перед собою посох заостренным концом вперед, как копье. – Поглядим. А только шли бы вы с миром, ей-богу, не то окрещу я вас, как святой Владимир язычников крестил.

– Это как же? – играя топором, поинтересовался один из грабителей и подступил поближе.

– А вот возьму за ноги, да головой в речку, – пообещал странник. – Выплывешь – считай, от грехов очистился, а потопнешь – пеняй на себя. А уж я постараюсь, чтобы ты не выплыл.

– Веселый поп, – заметил бородач с тесаком и вдруг, ничего не говоря, змеиным движением метнулся вперед, норовя пырнуть расстригу в живот.

Этот прием был у него отработан до автоматизма, и разбойник очень удивился, когда его тесак вместо живота расстриги с глухим стуком воткнулся в ствол дерева. В следующее мгновение странник, каким-то непонятным образом очутившийся у него за спиной, перетянул его своим посохом поперек хребта. Послышался глухой удар, как будто ударили по туго набитому мешку, разбойник коротко взвыл и ткнулся лбом в дерево.

– Благослови тебя Господь, сын мой, – сказал ему странник и коротко, без замаха, ударил второго грабителя в лицо тупым концом посоха, угодив ему прямиком в зубы.

Разбойник уронил топор и прижал ладони ко рту. Глаза у него опасно выпучились; сейчас он напоминал человека, пытающегося удержать в себе возглас удивления и испуга. Потом он осторожно отнял ладони от лица и заглянул в них. В сложенных лодочкой ладонях ничего не было; тогда разбойник приоткрыл рот, и оттуда, пачкая бороду и лохмотья на груди, хлынула черная кровь, вместе с которой вышло несколько желтоватых костяных комочков, бывших некогда его передними зубами.

Заревев медвежьим голосом, грабитель нагнулся за своим топором, но расстрига не дремал: его посох, как разозленная гадюка, прыгнул вперед и пришел в соприкосновение с ухом противника.

– Во имя отца, и сына, и святого духа, – провозгласил странник, и каждое слово сопровождалось ударом. Когда он сказал: «Аминь», разбойник затих, скорчившись в пыли и прикрыв руками голову.

– Отдыхай, сын мой, – сказал ему расстрига, поворачиваясь ко второму грабителю – как раз вовремя, чтобы отразить удар тяжелого пехотного тесака.

Сталь издала глухой звон, впившись в твердое дерево, и отскочила назад, взлетев в воздух для нового удара. Разбойник с ожесточением колол человека и никак не мог поверить, что столкнулся с более сильным противником. Расстрига парировал его удары и легко уклонялся от выпадов; его рыжие сапоги скользили в пыли с неожиданным изяществом. Суковатый дубовый посох мелькал в воздухе с волшебной легкостью, и его острый конец то и дело оказывался в опасной близости от свирепой физиономии разбойника. Казалось, расстрига играет с противником как кошка с мышью, и тот, похоже, начал это понимать. Движения разбойника становились все менее уверенными, он на глазах утрачивал боевой пыл, да и усталость брала свое: его шатало и дыхание со свистом вырывалось из его бессильно разинутого рта. Расстрига, напротив, даже не запыхался; ловко орудуя своей дубиной, он наравне с ударами осыпал противника цитатами из Священного Писания и предложениями покаяться в грехах, пока не поздно.

Это продолжалось совсем недолго – минуты две или три, не больше. В какой-то момент посох расстриги, действительно как змея, поднырнул под руку разбойника и со стуком ударил того по локтю. Удар был силен; разбойник выронил тесак и схватился левой рукой за локоть правой, отступив на шаг.