Русич. Генезис - стр. 13
Мы совершили посадку рядом с ним на дороге, дальше борт-стрелок сбегал к обозникам, больше некому, я-то не бегун, а командиру борта покидать кабину нельзя, ну и пообщались со старшим колонны. Те обеспокоены были, чуть разбегаться не начали, однако боец их успокоил. Это был совсем молодой парень лет двадцати, но закончивший курсы и носивший треугольники сержанта. Так что к нам подкатило две телеги, хотя в обозе их было с два десятка, и главный по обозу стал командовать. Моторы работали, пришлось кричать, однако погрузка с помощью возниц началась, заодно оба ящика с припасами им отдали и сумку с медикаментами. Те им очень обрадовались, есть было нечего, второй день на подножном корме.
Разгрузили обе телеги и обнаружили, что места еще остались: да и что там, из восьми раненых пять лежачих и трое сидячих, последние места мало занимали, одного завели в кабину, где в кресло штурмана посадили, так что еще три телеги подогнали и их разгрузили. С нами из медперсонала летели две молодые девушки – военфельдшер, лейтенант по-нашему, и медсестра. Мне кажется, что пожилой военврач третьего ранга просто от них таким образом избавлялся, отправлял в тыл от ужасов войны. А мы, взлетев, направились к себе. Вернуться ему не обещал, вообще случайно тут оказались, но посоветовал не спешить, встать на ночевку где-нибудь поблизости, если будет возможность, следующей ночью найдем и навестим, заберем еще раненых.
При возвращении я отметил немецкие бомбардировщики, что стороной пролетели мимо нас, навстречу шли. А когда мы подлетали, меня позвали в кабину:
– Пожары на нашем аэродроме, – показал командир борта в сторону нашего конца маршрута.
– Вот мудак наш комэск. Говорил же я ему, что сменить место стоянки нужно, немцы о нас знали, и вот результат. Хана эскадрилье.
Пролетев над нашим аэродром, мы пошли на посадку чуть дальше, я сообщил, где нет воронок. Радист не отзывался, видимо, рация повреждена, может, еще что, так что, дождавшись, когда к нам подъедет машина с аэродрома, я через водителя велел вызвать санитаров (у нас девятнадцать раненых в салоне), ну и стал командовать командиром борта и борт-стрелком, больше никого не было, кроме двух медичек. Те, укладывая раненых на плащ-палатки, выносили их наружу и клали в рядки, а военфельдшер осматривала раненых, узнавая, как те перенесли перелет. До аэродрома километра полтора было, уже светало, так что я пешком направился туда, выяснив на месте, что эскадрильи фактически нет. Как ни странно, уцелел один борт, тот, что в ремонте был, он в стороне находился, а три машины, включая мою, были уничтожены прямыми накрытиями. Юрка не пострадал, в щели пережидал, но оглушен близким разрывом. Много медиков на аэродроме оказалось, работали с пострадавшими, но связь имелась. Вызвали три машины из города, чтобы раненых забрать. Дальше наш самолет отбуксировали на опушку в стороне и там замаскировали. Я написал рапорт, передав его командиру эскадрильи (тот цел был, выглядел бодрячком), и отправился спать. В лес, прямо на траву лег, завернувшись в плащ-палатку и положив под голову сидор со спаснабором. Юрка со мной пошел, тоже от шума и гама.
Когда я проснулся, то даже подивился тишине, что стояла вокруг. Встав, я сбегал в кустики и, вернувшись, толкнул Юрку, что спал рядом. Дальше, забрав вещи, мы вышли на опушку, озадаченно осматриваясь. Пусто. Никого нет, только следы от бомбежки, уничтоженная техника и свежая насыпь братской могилы.