Русь моя неоглядная - стр. 18
На Троицу в деревушку приезжали до сотни подвод с гостями, чтоб послушать деревенских песенников. Сыновья, дочери, внуки, правнуки вырастали голосистыми. Так и прозвали деревню «Звонари».
Жизнь шла своим чередом. Двое внуков ходили освобождать братушек. Один погиб, другой вернулся без ноги, вместо нее липовая деревяшка. Ходил и подпрыгивал, так и прозвали его «Василин Петух».
В Германскую четыре правнука ушли бить немца и сгинули. Двое погибли где-то в Польше, а двое – в Гражданскую. За кого воевали: за белых или за красных – никто не знал.
Кто-то из приезжих затащил в деревню тиф. Полдеревни вымерло. Какие там лекарства – никто в деревнях ими не пользовался. Баня и травы – вот спасение от болезней.
В период Новой экономической политики деревня переживала бум строительства. Многие мужики из глухомани стали перебираться к железной дороге. Когда началась коллективизация, молодежь подалась на заработки в город.
В Звонарях как было сто лет назад семь домов, так и осталось. Старики не хотели уезжать с обжитого места. Кругом раздолье… Из соседних деревень с флягами приезжали, чтобы набрать хрустальную чудотворную воду из родника. По обычаю младший сын должен был оставаться с родителями и досматривать за ними.
Побывали звонарские мужики и на Халхин-Голе, двое там сложили головы. В финскую брали одного Филиппа, но в боях не побывал, а ноги успел поморозить и летом ходил в валенках.
В начале лета 41-го в воздухе висела какая-то тревога, даже деревенские петухи перестали по утрам трезвонить, если какой-нибудь прокричит, то тут же смолкнет. Неведомый гнет давил на души людей.
Война нагрянула неожиданно. В первый день сенокоса в деревне, вниз по реке, долго и надсадно били в рельс. Послали узнать, не пожар ли? Тима Катеринин прибежал и передал: «Война, фашист напал». Мужики собрали котомки и подались в сельсовет. На другой день вернулись.
Предупредили, чтобы были дома и ждали вызова из военкомата. Повестки приходили каждую неделю. Отправляли в армию по обычаю, как рекрутов. Запрягали лошадь. Призывник с детьми или невестой объезжал родню в соседних деревнях. Прощался на вершине косогора со своей деревней и селянами.
Матушка брала горсть земли, зашивала в ладанку и вешала на грудь. Прощались… Долго махали руками, пока был виден. Не принято было провожать до сборного пункта – это одно страданье себе и родным. Попрощался на взгорке и ушагал. Из семи дворов на фронт ушло девять мужиков. Осиротела деревня. Загоревали бабы. Подходила осень. Стога сена на зиму не сметаны, дрова в лесу не нарублены, а если кто заготовил, то не вывезены. Осень пришла рано.
С уборкой хлебов затянули. Овсы ушли под снег. Коням корма на зиму нет. Только успели до осенних дождей выкопать картошку, до морозов вырубить капусту. Бабы и подростки по-прежнему вечерами собирались под липой у родника.
Катерина, разбитная баба, высокая, плотная, с васильковыми глазами, вздернутым носом и пухлыми щеками запевала: «Летят утки, а за ними два гуся, ох! Кого люблю, ох, да не дождуся…»
Вздох «Ох» получался широкий, глубокий и тоскливый, даже листья на липе переставали шелестеть.
После двух-трех песен расходились по домам.
Катерина успокаивала: «Сегодня хватит, завтра рано вставать, работы невпроворот». На лавочке оставался дед Ермолай, горевал. Два сына на фронте. Старшему Степану за сорок, жил отдельно на станции – отрезанный ломоть. Младшего Петра только поженил. Невестка после отправки мужа, пожила пару недель и ушла к своим родителям, в соседнюю деревню.