Русь и Орда - стр. 42
«Этот будет стараться не за страх, а за совесть, – удовлетворенно подумал Андрей Мстиславич, глядя на сияющего племянника, – и от Василея он меня избавит. А от иных я и сам избавиться сумею».
– Ну, добро, – сказал Тит Мстиславич, – в Карачеве, стало быть, я сяду. Ты, Андрей, из Звенигорода, вестимо, перейдешь в Козельск. А с Василеем все же мы как сделаем? Оставить его вовсе без удела, по мне, негоже, да и хан на это едва ли согласится…
– Да что на него смотреть, на Ваську скаженного!? – воскликнул Шестак. – Пускай ладится куда хочет! А хану его можно так расписать, что не токмо без удела – без головы его оставит!
– Ну, это ты позабудь, боярин! Я такого греха на душу не приму, да и другим не позволю. Помни, что в Василее тоже течет кровь черниговских князей, и не пристало нам пускать его по миру! Как мыслишь ты, князь Андрей, не дать ли ему Звенигород?
– Звенигород, брат дорогой, я хотел бы тоже за собой оставить. Сам ведаешь, двое сынов у меня. Федору, по смерти моей, Козельск бы остался, а Ивану Звенигород.
Скупой Тит Мстиславич при этих словах сильно помрачнел, но понял, что при сложившейся обстановке отказать брату нельзя, и потому, скрепя сердце, сказал:
– А Василею в таком разе что же мы выделим?
– Василею можно Елец отдать.
– Вишь, твоим сыновьям два лучших удела, а моим что же останется, коли Елец Василею отдадим?
– Как что останется? Побойся Бога, брат! Святослав по тебе Карачев наследует, Ивану дашь Болхов, Федору – Мосальск.
– А Роману что?
– Да ведь Роману-то и десяти годов нету! Дашь ему Кромы, когда подрастет. Только и Елец, без сумнения, твоим будет, ибо Василей по гордыне своей навряд ли согласится на что иное, опричь большого княжения. Скорее всего набуянит он тут, и придется ему уносить от ханского гнева ноги куда подале.
– Ну, ин ладно, на том и порешим. Только вот я о чем думаю: что ежели помрет брат Пантелеймон прежде, чем ярлык у нас будет? Ведь тогда Василей заступит на карачевский стол, и мы тому помешать никак не сможем.
– Зачем мешать? Пускай его заступает. А когда вернется Святослав с ярлыком, попросим его честью из Карачева. Не станет же он с царем Узбеком воевать!
– Оно так, да все ж лучше бы по-хорошему сделать, без драки. Василей-то больно горяч.
– Обойдется. Время есть, еще что-нибудь надумаем. Вестимо, лучше бы пожил Пантелей Мстиславич до возвращения Святослава. Тогда дело куда проще бы сделалось.
– Не пришлось бы еще нам Василею крест целовать!
– Коли о том речь зайдет, отказываться покуда нельзя, но и целовать негоже. Будем чем ни есть отговариваться.
– Ну, ладно, значит, на том и стали! Наливай, Святослав, кубки. Выпьем за удачу дела нашего, и да поможет нам Господь!
Собеседники еще долго сидели в трапезной, обсуждая второстепенные вопросы, стараясь предусмотреть все и наставляя Святослава Титовича, как вести дело с ханом и что ему говорить. Наконец, когда во дворе пропели вторые петухи, все встали.
При выходе Андрей Мстиславич, как бы невзначай, обратился к Шестаку с вопросом:
– А ведомо ль тебе, Иван Андреич, где сейчас хранится отцова духовная?
Шестак пристально и понимающе взглянул на звенигородского князя.
– Досе хранилась всегда в крестовой палате, в алтаре. А вот как потребовал ее к себе Пантелей Мстиславич, с той поры я ее там не видел. Либо она в опочивальне князя, либо Василей к себе унес. То я могу вызнать точно.