Русь и Орда - стр. 108
– Я в тот день грамоты не вынимал, – ответил Василий, – и была ли она в ларце, не знаю. Может, и прежде ее унесли. Припомните до́бро, не входил ли кто в опочивальню до того или после?
– В светлое Христово Воскресенье отец Аверкий захаживал, святой водой кропить, – подумав, сказал Федор Иванович.
– Ну, это не к делу! А не был ли еще кто?
– Воевода Алтухов, Семен Никитич, однова наведывался, тебя искать. Только в ту пору я сам был в опочивальне.
– Хотя бы и не был, на Алтухова помыслить нельзя. Значит, кто-то еще сюда лазил, и притом в тайности.
– Вспоминается мне, – нерешительно сказал Тишка, – кажись, невдавне до приезда князя Андрея Мстиславича отлучился я как-то по нужде из опочивальни, а когда воротился, в ту самую минуту оттедова боярин Шестак выходил.
– Шестак! – воскликнул Василий. – Что же ты сразу о том не сказал?
– Запамятовал я, всесветлый князь. Только вот сейчас, как стал думать, так и всплыло в памяти.
– А в руках у боярина в ту пору ты ничего не приметил?
– Ничего не было, батюшка, в том крест целовать готов!
– Ты хоть спросил его, что он в моей опочивальне делал?
– Спросил. Ответствовал, что тебя ищет.
– Покличь-ка сюда Никиту Гаврилыча!
Тишка бегом кинулся исполнять приказание и сейчас же возвратился в сопровождении Никиты, который ожидал на крыльце выхода князя.
– Никита, – сказал Василий, – сыщи немедля боярина Шестака и приведи сюда! Да ежели он станет вилять либо упираться, бери его силой!
– Будет исполнено, княже, – ответил Никита и быстро вышел из горницы.
В ожидании Шестака Василий зашагал по опочивальне, снова наливаясь безудержным гневом. Что грамоту украл именно Шестак, у него не было теперь никаких сомнений. Шестак его ненавидел, он старался настроить против него удельных князей, он посылал к ним каких-то таинственных ночных гонцов. Зачем своровал он эту грамоту сейчас, когда Василий уже княжит, – о том надобно подумать… Не для того ли, чтобы потомков его лишить права на княжение? От такой гадины всего можно ждать! «Ну, погоди, козлиная борода, ты у меня еще пожалеешь, что на свет народился!» – подытожил он все эти мысли как раз в тот момент, когда в опочивальню вошел боярин Шестак, довольно невежливо подталкиваемый сзади Никитой.
Шестак, когда к нему явился княжий стремянный и почти силой повел во дворец, в первую минуту порядком струсил. Но по дороге взбодрил себя мыслями о том, что Василий княжит последний день и так или иначе песня его спета. Что именно стало известно князю, боярин не знал, но решил отрицать все начисто и прикинуться оскорбленной невинностью. В соответствии с этим решением, едва переступив порог опочивальни, он обиженным тоном заявил:
– С каких это пор твои слуги, князь, начали карачевских бояр хватать? Такого еще, кажись, не было на Руси!
Василий с яростью взглянул на Шестака. Перед ним, вспыжившись, но с животным страхом в глазах, стоял маленький ничтожный человечек, не по заслугам занимающий в стране самое завидное положение, стяжавший огромные богатства и все же с легким сердцем готовый предать своего государя, залить родную землю кровью и совершить любую подлость. И с таким еще церемониться!
– Не бывало? – со злой усмешкой переспросил он. – А еще не то будет: карачевский боярин повиснет на воротах, ежели не возвратит грамоту, лежавшую вот в этом ларце, и не скажет, зачем он ее оттуда своровал?