Рукоять меча - стр. 43
Парнишка испуганно вздрогнул, едва заслышав решительные шаги Кэссина, а при виде его так и вовсе сжался в комок. Он не сказал ни слова, не вскрикнул – он лишь взглянул на Кэссина и тут же опустил глаза, словно опасаясь, что ответом на прямой и открытый взгляд может быть только удар кулаком в лицо.
Кэссина так и проняло. Будто его ледяной водой кто окатил. Едва ли миновал год-полтора с тех пор, как он сам смотрел на мир таким же безумным от страха и голода взглядом. Давно ли он считал за благодать найти на помойке вот такой плесневелый черствый кусок? Давно ли обмирал при мысли о том, что бесценные объедки у него могут и отобрать, да еще и плюх навешать? Не оборвыш незнакомый – сам Кэссин смотрел в этот миг на чужого придурка, готового ради развлечения отобрать первый кусок, которым удалось разжиться за три дня голода.
Кэссин хотел протянуть руку – и не смог. Плохо дело. Может, если заговорить с пареньком, оно как-нибудь и получится? Кэссин не раз видел, как шпана сперва взвинчивает себя разговором с будущей жертвой, а уж потом приступает к расправе.
– Жрать, что ли, хочешь? – сквозь зубы процедил Кэссин.
Мальчишка сморщился в тщетной попытке сдержать слезы и кивнул. Кэссина аж замутило. Он еще мог наслаждаться собственным страхом, но никак уж не чужим. Чужие слезы обжигали его не наслаждением, а болью. Чужой голод вызывал у него желание накормить, а не отбирать последний кусок.
Кулак Кэссина разжался сам собой и опустился на плечо паренька открытой ладонью.
– Тогда иди в порт, – против воли вымолвил Кэссин. – Увидишь ватагу пацанов возле грузчиков – спросишь Гвоздя. Если его вдруг на месте не случится, тогда Покойника или Кастета. Скажешь, что Помело привет передает и просит не отказать по старому знакомству.
Парнишка кивнул, все еще не смея поверить собственному счастью – его ведь не избили, хлеб не отобрали да еще дали поручение, за которое могут и накормить. Потом спохватился и так дунул в сторону порта – только пятки засверкали. Но сухарь свой плесневелый он все же не выронил.
Кэссин грустно усмехнулся ему вслед и повернулся.
В воротах стоял Гобэй и глядел на него в упор.
– Догони его, – негромко приказал маг. – Верни. Забери хлеб.
Казалось бы, что тут такого? Кэссин ведь парнишку не куда-нибудь отправил, а в Крысильню. Там ему с голоду помереть не дадут. Зачем ему нужен этот грязный сухарь? Догнать, окликнуть, отнять… вот только ноги не идут и голос отчего-то не повинуется.
– Возьми хлеб и принеси мне, – еще тише велел Гобэй.
Кэссин и с места не сдвинулся. Он стоял и молча смотрел, как парнишка завернул за угол и исчез из виду.
Гобэй постоял еще немного, потом повернулся и ушел, не говоря ни слова. Лицо у него будто окаменело.
Напрасно Кэссин ждал, что Гобэй или кто-нибудь из учеников придет и позовет его на очередной урок. Его не только никто и никуда не звал – с ним никто и словом не перемолвился. Более того, его словно никто не видел и не слышал. Еду в Шелковую комнату приносили регулярно – но и только. Отныне Кэссина как бы не существовало.
Кэссин плакал, просил, умолял, буянил. Бесполезно. Закатив очередную бесполезную сцену у входа в столовую для старших учеников, Кэссин впал в такое отчаяние, что рухнул ничком на каменный пол и закрыл лицо руками. Его отчаяние никого не тронуло. Ученики перешагивали через него, словно бы не замечая, а кое-кто даже наступил на него.