Рука, кормящая тебя - стр. 29

Это был адрес защищенной электронной почты, которым я пользовалась для общения с участниками моих исследований.

…Возвращаться к занятиям было непросто. Я собиралась войти в аудиторию, когда лекция начнется, и уйти на пару минут пораньше. В колледже я слушала курс психологии и права. Мне представлялось, что в самом начале нам будут давать какие-то специальные знания на базовом уровне, но оказалось, что это был беглый обзор недавних происшествий из области пересечения душевных расстройств и противоправных действий. Я уже пропустила почти четверть всех лекций. В последний раз я была на лекции в тот день, когда погиб Беннетт. Мне было страшно встречаться с сокурсниками. Я хорошо понимала, как на меня будут смотреть: виктимолог, сам ставший жертвой.

Контингент учащихся на нашем курсе был очень разным: от патрульных полицейских, набирающих дополнительные баллы для скорейшего продвижения по службе, до бывших тюремных охранников, желающих дослужиться до старшего надзирателя, и психиатров, решивших переключиться на психологическую аутопсию. Наш кампус располагался неподалеку от больницы Рузвельта. Лекции проходили в старинном здании, построенном в 1832 году, – такие здания не редкость в кампусах Лиги плюща. Однако внутри все было устроено очень даже современно. Я приложила свою электронную карточку-пропуск к считывающему устройству на турникете и поднялась по лестнице в аудиторию. Профессор консультировался с кем-то из студентов, как запускать презентацию в PowerPoint. Свет еще не погасили, и когда я вошла, все обернулись ко мне. Стараясь не встречаться ни с кем взглядом, я тихонько сняла рюкзак и уселась на свободное место рядом с Амабиле. Его имя очень ему подходит. Когда у нас с ним был короткий роман, он мне сказал, что его имя означает «доброта» или «нежность». Когда я села, Амабиле протянул руку и прикоснулся к моей. Я заметила, что на нем – футболка «Бладхаундов», баскетбольной команды колледжа. Думаю, что, пока меня не было на занятиях, обо мне говорили все кому не лень. Я даже не удивлюсь, если мой случай когда-нибудь будет описан в литературе по криминалистике.

Я занялась изучением виктимологии, чтобы ответить на один вопрос. Не тот, которым задаются все: почему некоторые люди переступают черту, – а почему эту черту не переступают все поголовно? Хотелось понять, что меня сдерживает и насколько крепко. Мой интерес был не только научным; он был очень личным.

Мы со Стивеном – классические продукты культуры Среднего Запада со всеми сопутствующими стереотипами: наш отец был человеком консервативным, самостоятельным, честным и упрямым – когда не впадал в маниакальную фазу. В маниакальной же фазе он был обаятельным, бесшабашным и поистине обольстительным. Собственно, мама и вышла за него замуж в одну из таких фаз. Мамина семья приехала в Иллинойс из Калифорнии. Это были фермеры, бежавшие от Пыльного котла[2] во время Великой депрессии, не сумевшие устроиться в Калифорнийской долине и вынужденные работать на скотобойне в Чикаго и жить на Южной стороне, где селились и чернокожие, прибывавшие с Юга. Мама была независимой, сумасбродной, тщеславной и настоящей красавицей. Она совершенно не собиралась прожить всю жизнь на Южной стороне. Она уже носила Стивена и была на седьмом месяце, когда впервые столкнулась с маниакальными приступами мужа. Началось все с того, что он отказывался выполнять рекомендации акушеров и воздерживаться от секса на поздних сроках беременности жены. Он подкатил к маме, она ему отказала, и он переспал с маминой шестнадцатилетней племянницей. Женщины уходят от мужей и за меньшие прегрешения. Или хотя бы находят способы, как отомстить. Почему мама стерпела? Почему не преступила черту?