Рождественское чудо - стр. 3
– Собирайтесь, – подумав, решил купец. – Боярин Марк Алексеевич был ко мне добр, я его у себя на Масленицу всегда принимал, потчевал. Родился у меня Никишка – я его с поклоном в крестные звал, он не отказал, всегда крестнику дары слал. Стыдно мне будет, коли оставлю вас в Кадашах, Бог накажет.
– А государь? Может, ты бы лучше нас деньгами ссудил? – совсем жалобно попросила Глебовна.
– Сказал – собирайтесь, значит, собирайтесь.
Вот так Решетников, помня доброту боярина к себе, дал приют его дочке и ее старой нянюшке-мамушке. И ничего – государь не осерчал.
Поняв это, родня Обнорского вздохнула с облегчением. И князь Челищев, вернувшись из Кремля, где с утра поздравляли государя с Рождеством, сказал своей княгине:
– Ты, Никитишна, вот что – когда сани за подружками посылать будешь, вели, чтобы и Анютку Обнорских привезли. Пусть у нас денька три поживет. Не чужая, чай.
У всякой боярышни должны быть подружки – двоюродные и троюродные сестрички, дочки тех знатных людей, с которыми отец вместе служит. Летом она с ними в саду тешится, на качелях забавляется, а зимой, на Святки, родители посылают за ними сани, в санях – разнаряженная нарумяненная мамушка, и с поклоном передает: велено-де в гости просить! И собирается в терему у боярышни с десяток подружек, и начинается святочное веселье.
Оно, конечно, гадать на суженого – грех, и за этот грех батюшка, вызнав при исповеди, епитимью наложит – молитвы вычитывать, земные поклоны бить. Так ведь издавна повелось – девицам судьбу пытать, и самая суровая матушка вздохнет да и махнет рукой: девки, тащите из курятника петуха, ставьте на пол тарелки с пшеном, плошки с водой, зеркальце кладите – пусть петух укажет, каков будет жених, богатый, выпивоха или охотник на чужую жену позариться. Потом, в пост, этот грех замолим.
На дворе Челищевых жила баба-бахарка, на всю зиму наняли – сказки сказывать, домашних женщин и девиц веселить, та баба столько гаданий знала – батюшка, приходивший как-то святить дом, при всех ее за это изругал и пригрозил, что не допустит до причастия.
Так ведь Святки! Как же не гадать?
– А хорошо ли, мамушка? – спросила Аннушка, когда Глебовна предложила ей погадать. – Батюшка бы не позволил.
– А хочется?
– Кому ж не хочется про суженого узнать… – и Аннушка покраснела.
– Ох, когда еще будет тот суженый, – вздохнула Глебовна. – Ну, как скажешь. Может, нам с тобой зачтется, что согрешить не пожелали…
Аннушка Обнорская не только без батюшки с матушкой осталась, но и в другую беду попала: когда боярина с боярыней и сестрицей в монастыри отправили, было ей пятнадцать, а ростом – с двенадцатилетнюю. Теперь же семнадцатый – и вдруг как взялась расти! И все старые наряды мигом малы сделались. Так рубаху-то сшить и самой можно, купчиха Решетникова штуку тонкого холста подарила, нитки для шитья и вышивания, ручки – свои, а с обувью туго. Младшая невестка купца Аннушке сапожки старые отдала, уже поношенные. В церковь ходить в них можно, а в гости на Святки – стыдно. Просить деньги у Решетникова – тоже стыдно, и без того столько для боярышни сделал, государева гнева не побоялся.
Мамушка Глебовна понимала: если Аннушку опять станут подружкой в княжеские терема звать, значит, увидят ее там женихи. Это ведь только люди несведущие считают, будто боярышня живет у батюшки, как в турецком гареме, из мужчин только самую близкую родню знает, людей дичится, при чужих двух слов связать не может. Это – правило старинного вежества, при гостях скромно молчать. А ведь у девушки есть и родные братцы, и двоюродные, а у них – друзья-приятели, которые в доме, а летом в саду бывают. И молодежь найдет способ высмотреть девицу, познакомиться и поговорить. Сестрицы братцам всегда услугу окажут, словечко передадут, на страже постоят, и мало ли свадеб сладилось почти без свахи, в цветнике или под яблоней.