Рождение музыканта - стр. 4
– Чего там, батюшка, мосты! Известно, грех пополам.
И в той же самой вместительной карете Афанасий Андреевич с Елизаветой Петровной отбыли к молодым.
«Конечно, новоспасские Глинки не ахти что, – размышлял в пути Афанасий Андреевич, – однако, как ни кинь, от судьбы не уйдешь».
Шмаковский барин совсем развеселился. А Елизавета Петровна давно была в упоении чувств.
– Voilà l'amour!..[3] – и даже наставила на мужа черепаховый лорнет: «Ну, что ты, мол, пентюх, в амурах смыслишь?»
В Новоспасском снова поздравляли молодых. И так как дело было теперь в завершении, приказала Фекла Александровна подавать к столу не домашнюю шипучку, как вчера, а всамделишное шампанское.
– Молодым – горько!..
Когда разнеслась новоспасская свадебная новость по уезду, сколько разговоров поднялось, какой переполох на девичьих половинах вышел, какие свидетели-самовидцы объявились! Один клялся, что своими глазами видел, как новоспасские люди шмаковскую барышню к карете волоком волокли. Другой рассказывал, как Афанасий Андреевич новоспасскую церковь в осаде держал и на приступ целый полк водил, да с музыкой, ей-богу!..
– Ах, девицы, какой марьяж! – вздыхали барышни, окружая рассказчика.
– Фекла Александровна, – продолжал повествователь, – в ту пору в церкви запершись, попа с венцами торопила. А Афанасий Андреевич – вообразите – уже на паперти и приказывает в барабаны бить…
– И ворвались?! – стонали, бледнея, девицы.
– Ворваться-то ворвались, – ответствовал, не задумываясь, самовидец, – да когда? Когда молодых в третий раз вокруг аналоя обвели. Не опоздай Афанасий Андреевич на самую малую минутку, осталась бы Фекла Александровна на бобах. А теперь, выходит, ее взяла. Фортуна-с!
В те дни не в одну девичью душу заползла тайная зависть: «Voilà l'amour!»
Отец Иван все собирался занести свадьбу в метрическую книгу и опять откладывал: как-никак, сумнительная свадьба. Дойдет до архиерея, познаешь тогда духа свята! Но когда увидел, что у шмаковских Глинок с новоспасскими и мир, и пир, – решился. Открыл книгу о бракосочетавшихся на 1802 год, засучил рукава и, скрипя пером, вывел:
«Майя 30 дня. Села Новоспасского капитан Иван Николаев сын Глинка поял девицу того же уезда, села Шмакова, ротмистрову дочь Евгению Андреевну Глинкину. Оба первым браком… Священник села Новоспасского Иоанн Стабровский».
Расписался, положил перо, вздохнул с облегчением: конец и богу слава!
Глава вторая
Свадьбу у Глинок играли через год с небольшим после того, как в Ельне узнали о высших столичных переменах. В то время в церквах огласили манифест нового царя и самодержца Александра Павловича: «Судьбам всевышнего было угодно прекратить жизнь любезного родителя нашего апоплексическим ударом…»
Доходили, правда, и до Ельни неблаговидные слухи, будто под апоплексическим ударом, что прервал жизнь самодержца Павла Петровича, надо понимать удар шпагой да офицерский шарф, затянутый на царской шее в темную мартовскую ночь. Но в Ельне таких разговоров не жаловали. Столичные дела – тонкие. Сказано – апоплексический, ну и понимай – апоплексический.
– Не нам умствовать, мы в стороне живем!
Ельнинские господа дворяне не звали своих вотчин иначе, как глушью. Не то беда, что Ельня от губернии, от Смоленска, за сто верст. Не то беда, что до Москвы и все триста будет. А то беда, что далеко стоит Ельня от московского большака. Вот и обогнали ее другие города, что поумней да попроворней: и Вязьма, и Гжатск, и Можай, и старый Дорогобуж. Дорогобуж до большака хоть и не дотянул немного, а все-таки рядом с жизнью встал.