Роковые годы - стр. 30
Среди выпущенных из тюрем и бежавших из концентрационных лагерей при февральском перевороте, по нашим сведениям, десятка полтора засели сразу в бест[28] в шведское посольство, чем поставили посла в неудобное положение. Он хотел от них избавиться.
Некоторые из этих незваных гостей, особенно один пожилой врач, настолько осмелели, что выходили погулять по городу. Я не торопился нарушать их мирного режима: за гуляющими ходили мои агенты, выясняли их маршруты и записывали новые адреса.
Еду к генералу Brandstrom вечером; не называя своей должности, прошу доложить, что к нему приехал офицер от Главнокомандующего.
Посол принимает меня. Начав с обычных приветствий, переходим на длинный дипломатический разговор на французском языке.
Brandstrom говорит, что у него в Посольстве живет 15 «несчастных», сильно перепуганных революцией, которых он с удовольствием отправил бы в Германию.
Он делает мне первое предложение – вместо названных 15 человек отпустить из Германии только 7 русских военнопленных. При этом сам же улыбается. Я тоже. Стараюсь отвечать ему в том же духе дипломатической непроницаемости, без упоминания о прогулках доктора. Говорю, что те несчастные, о которых он заботится, очевидно, так прекрасно устроены в его доме, что другие могли бы им позавидовать. Затем благодарю за столь высокое мнение о русских, которое я всецело разделяю и усматриваю в его оценке, вытекающей из предложения дать двух немцев за одного русского. Но при этом выражаю опасение, что при соблюдении формальностей Главное управление Генерального штаба может не согласиться с нашими расчетами и оказать препятствие.
По существу, я ничего не имел против того, чтобы отпустить спрятавшихся шпионов и других к себе на родину, тем более что их связи были уже достаточно выяснены. Какая тюрьма могла их сохранить до суда и где, наконец, по каким законам они будут отбывать наказание?
В разбираемом частном случае шведский посол весьма кстати не только брался сам их вывезти, но еще являлась возможность вернуть кого-нибудь из концентрационных лагерей Германии. Конечно, я не мог согласиться с его первой арифметической формулой. Brandstrom осторожно настаивает, ссылается на несогласие германского Главного командования, очевидно готовясь к моему контрпредложению с цифрами, переставленными в обратном порядке. Я не заставляю себя ждать – высказываю предположение, что было бы правильно разобрать оба списка поименно, так как легко может оказаться, что следует выписать как раз обратно – 30 русских за 15 немцев.
Свидание затягивается. Посол предполагает запрашивать Берлин через Стокгольм. Встаю уходить, говорю на прощание, что для этих «несчастных», может быть, лучше всего остаться в посольстве, и прошу, на всякий случай, записать адрес и мою должность – «начальник контрразведки».
Едва успел я произнести эти фатальные слова, как мне пришлось, уступая выразительным жестам Brandstrom, снова занять свое место.
Он долго молчал. Мы сидели друг против друга, не произнося ни слова, как долго – не знаю; мне казалось, бесконечную минуту, пока я не заговорил первый. Я сказал, что дело военнопленных не может у нас вызвать разногласий, тем более что я со своей стороны всецело поддерживаю желание Главнокомандующего оказать любезность лично шведскому послу, а потому полагаю, что вопрос можно покончить теперь же, обменяв 15 на 15, но, конечно, против тех, находящихся в Германии, кого выберет Главное управление Генерального штаба. Заканчиваю свое предложение уверенностью, что Главное немецкое командование, очевидно, тоже пожелает сделать любезность послу Швеции и не замедлит изменить свои инструкции. Brandstrom соглашается. Поблагодарив друг друга, мы расстаемся после долгого рукопожатия.