Роковая страсть короля Миндовга (сборник) - стр. 3
Облачившись в тяжелую мантию из волчьего меха, государь занял место на троне. Гостю же вынесли отдельное кресло – подобная честь должна была показать, что хозяин уравнивает прибывшего с собой… Некоторое время друзья молчали, просто глядя друг другу в глаза. У постороннего созерцание такой сцены могло бы вызвать уверенность, что встретились отец и сын…
– Знаю доподлинно, что сначала он отправился на Волынь. И там в одном монастыре принял от местного игумена Григория монашеский постриг, – наконец начал о своем, то бишь о сыне, государь.
Угадав, что светлейший настроился жаловаться, князь Довмонт насторожился: все-таки он находился в компании с изворотливым, дерзким, даже беспощадным человеком. Действительно, король Миндовг бы из тех, верить кому было просто опасно. Он потому и нажил себе столько врагов, а друзей не заимел. Другое дело, что никто не сомневался в его талантах военачальника и руководителя государства. Когда-то он брал напором, жесткостью. Теперь же стал использовать иной метод – хитрость: воевал исключительно вне пределов Литвы, всеми способами, как ятвяги в свое время, избегал крупных стычек. Настороженность князя Довмонта объяснялась просто: он понимал, что тот, кто долгое время успешно противостоял крестоносцам, утирал нос самому Папе, будет всегда, во всех обстоятельствах оставаться тем, кем был, просто в каждом новом случае не посчитает для себя зазорным вырядиться в выгодную одежку…
– Ужасно переживаю за его выбор, – продолжал светлейший. – Для меня это тупик. Приняв постриг, мальчик отказался не столько от мирской жизни, сколько от претензии на полагающуюся ему по закону власть!
Гость мог бы рассыпаться в утешениях, но, как человек прагматичный, он знал, что из любой затруднительной ситуации имеется выход. Ему хотелось дать совет королю. За этим, собственно, он и прибыл в Варуту…
– Принял схиму, назвался Давидом, – тем временем продолжал несчастный отец. – Потом будто бы перебрался в Грецию, поселился на горе Афон, – лицо повелителя внезапно потемнело. Бедняга жизнь прожил – не знал, что такое пустить слезу. А тут глаза сами налились предательской влагой. – Какую неделю нет вестей! – схватившись за седую бороду, взвыл он. – Боюсь, что в живых уж нет!.. Враги!.. Кругом враги!.. Как услышат мое имя, так и хватаются за меч!.. И, кажется, пришло их время! Во всяком случае, теперь они знают, как ужалить меня!
Почувствовав, что переживания несчастного искренни, гость стал успокаивать его.
– Ведая об осторожности вашего сына, его умении выбирать окружение себе, изобличать недругов, – прогудел он, – смею выразить уверенность, мой господин, что князь Войшелк в добром здравии и еще объявит о себе.
– Враги коварны, им не составит труда подобраться к доверчивому мальчику! – не унимался отец.
– Это самообман, господин. Не преувеличивайте. С таким же успехом они могут подобраться и к вам.
– Я уже не представляю для них интереса! А вот покушаясь на Войшелка, они угрожают будущему выпестованной мною державы!
Король жаждал этих откровений. Он говорил – и с каждой фразой освобождался от угнетавшей его печали. Зная, что добродетель князя Довмонта целительна, он охотно черпал ее.
– Смею напомнить, мой король, – тем временем продолжал гость, – что сын ваш носит под сутаной кольчугу. Да и мечом владеет не хуже самого достойного воина.