Родник Олафа - стр. 48

Мальчик вырядился и удивленно на Леонтия глядел, кивал вопросительно.

Тот не мог понять, о чем он вопрошает, мол, как выглядит, что ли?

– Да ты ж не девка, чего волнуешься? Похож на заправского инока.

Но мальчик продолжал спрашивать. Леонтий так и не понял, чего ему надо.

Мальчик шел да прислушивался, о чем толкуют монахи. Понял: кто-то едет сюда.

И точно, под вечер Леонтий велел мальчику лезть на колокольню и глядеть в оба на Чуриловку. Как только на дороге появятся всадники, бить в праздник и в воскресенье, а после дать перезвон.

– Ты его посылаешь, не боишься, что малый вместо звонов петуха даст? – спросил Феодор с налимьими усами.

– Отрок смышленый. На лету все схватывает. Я, может, и гораздно[145] сыграть сумею, но без живого серебра. А у него оно есть, поет, – отвечал убежденно Леонтий.

И точно, все эти дни они поднимались вдвоем на колокольню, и Леонтий поучал мальчика. Так что тот уже прилично звонил.

– Гляди, Леонтий, – сказал Феодор, качая головой.

И вечером, когда из-за Днепра лились червленые лучи солнца и кукушки в дальних березовых рощах били в свои небольшие, но звучно-гулкие «колокола», будто дразня мальчика, вызывая его на колокольное сражение, а в слободе мычали коровы, брехали собаки и перекликались звонко дети, на дороге в Чуриловке и впрямь показались всадники.

Мальчик глядел на них сквозь полеты многих ласточек, они реяли вверх и вниз вокруг колокольни и резко цвиркали.

И Сычонок взялся за веревку и качнул язык праздника. И тот загудел благовестом. Ласточки еще громче и резче закричали, беспорядочно носясь в вечернем воздухе.

Правда, Леонтий не утерпел и все же неожиданно быстро поднялся на колокольню, отдуваясь и утирая пот, и сам заиграл. А потом кивнул и мальчику, чтоб тот взялся за подзвоны и зазвоны. И так они вместе играли. И так дивно у них получалось, что монахи лишь головами качали.

А всадники уже въезжали в ворота. Там сразу и остановились, и спешились.

Леонтий еще не давал знака, и колокола продолжали петь.

Среди приехавших выделялся сероглазый мужчина с русой бородкой, в червленом же, как те лучи, плаще, в высоких сапогах, в голубом охабене, на котором поблескивали драгоценные пуговицы, и в зеленой шапке, отороченной мехом, с кинжалом на поясе. Сопровождали его тоже нарядные люди и несколько воинов в кольчугах, шишаках, с мечами на поясе и круглыми щитами и копьями, на которых трепетали флажки.

Воины остались при лошадях, а остальные прошли по двору. Встречать их вышла вся братия во главе с настоятелем Герасимом. Приехавшие кланялись Герасиму, и тот им кланялся, и вся братия. И тут Леонтий сделал знак и прервал звон. Замер и мальчик, с любопытством глядя вниз и слушая.

– Рады тебе, светлый наш господине, княже Ростислав Мстиславич! – возгласил игумен Герасим в мантии, в клобуке – черном колпаке со спускающимся на плечи покрывалом, – с большим золотым крестом на груди, блистающим под тяжелой бородой. – С благополучным возвращением в богоспасаемый град Смоленск!

– Благослови, отче! – отвечал князь, подходя и снимая шапку.

Герасим его осенял крестом. И князь поцеловал золотой крест. За ним и его двое спутников.

– Вижу, обитель процветает трудами братии и твоими молитвами, отче Герасим, – сказал князь, оглядываясь.

Это был князь! Знаменитый князь смоленский Ростислав Мстиславич, вот кто. Сычонок в Вержавске слыхал о нем и от отца, и от священника Лариона Докуки. Его смольняне любили. Князь жил душа в душу со смоленским вече. Ходил во главе смоленского войска на Полоцк, когда его призвал отец, князь Киевский. Еще с кем-то воевал, с каким-то лесным народом. Но больше хотел мира.