Родник Олафа - стр. 27
9
Бежал, бежал, петляя средь деревьев, остановился, переводя дух, прислушался. Сердце так и колотилось в каждом ухе. Он даже поскреб в ушах мизинцами. Снова послушал. Далеко уже раздавались удары топоров. И ничего более. Никто за Сычонком не гнался. Это его ободрило. В лесу уже было темно. И он шел осторожно, выставляя руки… А куды? Гладный[51], в одной рубахе и портах, босой. Но свободный. Не с мертвяками же ему плавать.
Он вышел на поляну или к болоту. И вдруг увидел чей-то силуэт слева, на краю леса. Мальчик вглядывался. Сначала удивился: собака, но тут же и обмер: это был волк.
Волк его тоже видел.
И так они и стояли недвижно. Наконец мальчик очнулся и начал медленно отступать, снова оказался под сводами леса и быстро пошел прочь. Да сразу и наткнулся на сук, со лба потекла кровь. Он плевал на ладонь и прикладывал ее к царапине, чтобы унять кровь. Шел, снова выставляя руки. Умаялся и сел на поваленную березу. Что было делать? Есть уже хотелось страшно. И ноги совсем нахолодились. Он уже не помнил, где и когда утерял лапти. Может, еще в том своем шалашике на Гобзе у Вержавска забыл.
Как ему вернуться в Вержавск?
А вернется, что скажет мамке и людям?
Зазор[52] какой вышел!.. Ведь он пропустил можжевеловых вепрей. Не крикнул. Не кинулся. А как мог крикнуть?..
Спиридон горевал, сидел, покачиваясь, сгоняя комарье.
Что, что ему деяти дальше?..
И в Вержавск не вернешься запросто, с поднятой головой. И… и с голоду тут совсем помрешь.
Сычонок прислушался. Так и стучали там топоры.
Да будут ли мертвяки так стараться о ночлеге? Не все ли им равно, как и где спать-то? А эти небось костры развели, еду варят.
И мальчик встал да и потянулся обратно.
И вот уже услышал и голоса, кашель. А вскоре увидел и отблески костров на берегу. И учуял воню[53] каши. Не утерпел и совсем из лесу вышел. Да так и остановился. А его никто и не замечает. Люди что-то делают у костров, переговариваются. На берегу уже две вежи[54] стоят, одна побольше, другая меньше. Костры освещают бородатые и безусые лица. Люди сидят у костров с плошками и трапезничают.
Как вдруг кто-то приметил мальчика.
– Эвон волчок стоит! Али леший?
– Ха! Проголодался.
– Эй, сыроядец[55]! Иди сюды!
И мальчик начал медленно приближаться. Чья-то рука легла ему на плечо. Оглянулся – Мисюр Зима с белым чубом. Усаживает у костра.
– Грейся.
– Где тебя носит, отрок? – вопрошает Василь Настасьич с другой стороны костра.
Мальчик молчит, озирается как звереныш, дрожит еще. Но костер сильно обдает жаром. Рдяные угли осыпаются. Мужики дров все подбрасывают. Едят дружно, как и гребут. Только ложки стучат по плошкам.
– Ну, теперь-то чего-нибудь да молвишь, добрый молодец? – спрашивает кто-то.
– Погодь, пущай отогреется, – говорит другой.
Сычонок ноги почти в огонь сует. И жар бросается ему в лицо, в грудь, ноги отходят. Лицо так и пламенеет.
– Убо[56] дайте мальцу корму! – велит Василь Настасьич.
– Нету оружия для корму! – отвечают ему.
– Да иде-то бысть плошка… завтрева отыщем.
Мисюр Зима вытирает хлебной коркой свою плошку, ложку и отдает мальчику.
– Иди вымой.
Сычонок повинуется, спускается к реке и быстро все ополаскивает, возвращается к костру. Мисюр Зима ковшом начерпывает ему каши, дает черствого хлеба краюху. И мальчик начинает торопливо есть. Мужики смеются.