Риски социальной трансформации российского общества: культурологический аспект - стр. 21
Эта дистанция табуирована к осознанию традиционалиста, а приверженность должному составляет для него символ веры. Рыночная экономика, политический реализм, снимающий эсхатологическую перспективу конечного торжества должного, видятся традиционным субъектом как угождение низменным инстинктам и переход государства на службу сил зла. Парадигматика должного отрицает какую бы то ни было природу вещей, ибо должное выше законов природы. Речь идет об онтологическом расхождении, о психологическом стрессе и органической неспособности традиционалиста ориентироваться и эффективно действовать в мире, поправшем идею должного. В повседневной жизни эти коллизии оборачиваются неисчислимыми рисками.
Из верности должному вырастает традиционная для России дистанция между декларируемой и реальной нормой. Система декларируемых норм – законы, постановления правительства – существует как бы сама по себе и мало соотносится с реальной жизнью. Жизнь общества регулируется другими, неписаными, нормами, стихийно складывающимися в обществе. Люди живут в обход и вопреки закону. Такое положение вещей традиционализировалось, вошло в социальную плоть общества, стало единственно возможным образом жизни для миллионов людей. В России исторически сложился незаконопослушный человек, которому соответствует демонстративно пренебрегающая нормой закона власть. Стоящей над законом власти соответствует живущий в обход закона подданный.
Следующая – гностическая, или мироотречная, позиция – имеет религиозные корни и исходит из убеждения в глубинном, онтологически неустранимом конфликте между душой человека и природой материального, вещного мира. Мир вообще – зло, и конец его (конец жизни) есть избавление от зла, конец страданий и конец трагической раздвоенности.
Мироотвержение противостоит адекватному отношению к миру, противостоит активной позиции, что само по себе порождает разнообразные риски. Страх перед миром, отторжение бытия делают бессмысленными любые попытки оптимизировать, улучшить этот мир. Более того, мироотвержение связано с обесцениванием человеческой жизни. Зачем держаться за жизнь в этом греховном мире? «Палы» старообрядцев и самосожжения сектантов, памятные нам по последним десятилетиям прошлого века (Гайяна), были действенными выражениями пароксизмов мироотвержения.
Наряду с этими, поражающими воображение массового человека, эксцессами существует повышенная фоновая агрессивность, из которой вырастают бесконечные конфликты на бытовой почве. Это бессмысленные пьяные драки со смертельным исходом[4], драки на меже, убийство соседа из-за собственного куренка, забежавшего на чужой участок и переброшенного через забор со скрученной головой, и т. д. Иностранцы веками отмечают повышенную агрессивность, свойственную россиянам. В верхах общества эта агрессивность смягчалась европейскими нравами, а в народной массе носила самые неприглядные формы. Сегодня бытовые убийства в маргинальной среде «по пьяному делу» стали устойчивым фоном нашего существования. Привычность происходящего мешает его объективному восприятию. Между тем здесь скрывается серьезная социальная проблема. Истоки повышенной агрессивности связаны с гностическими, мироотречными смыслами русской культуры. Эту точку зрения разделяет, в частности, А. Ахиезер [Ахиезер, 2002].