Резонанс - стр. 10
Но «Гроза» была спроектирована как гигантское «ухо», а не как «рот». Её передающий контур был законсервирован, а системы управления заблокированы на уровне железа. Моей задачей было не просто включить её – мне нужно было провести хирургическую операцию на мозге спящего гиганта. Было тяжело решиться, ведь я видел пломбы комитета, но… В конечном итоге, я, сверяясь с документацией, обошёл все автоматические предохранители и блокировки, требовавшие активации с большой земли. Вместо сложных систем управления я впаял напрямую в цепь пуска обычный высоковольтный тумблер. Это было грубо, опасно и лишало меня любого контроля. У меня не будет возможности настроить или отменить передачу. Будет лишь один, слепой, полусекундный импульс. Один щелчок, который либо откроет мне дверь, либо сожжёт всё синим пламенем. Впрочем, я еще не знаю, что для меня будет лучшим исходом…
Все было готово. Оставалось только ждать сигнала. Я не знал, появится он или нет, но я сидел и ждал. Так терпеливо, как только может ждать человек. И хотелось бы верить, что это произойдет до прилета Зубова. Каждый шорох, каждый порыв ветра – все это я принимал за людей в штатском. Почти не спал, лишь проваливаясь в короткие, липкие сны, где зелёная линия осциллографа превращалась в кардиограмму умирающей Вселенной.
И вот, на третью ночь, я услышал. Тихий, едва уловимый. Раз-два-три. Они звали.
Сердце ушло куда-то в пятки, по спине пробежал холод. Глубоко вздохнув, я еще раз перепроверил все системы. Положил палец на тумблер. В голове была лишь одна мысль: «Это конец, Аркаша».
Я щелкнул тумблером.
Глава 4
Станцию тряхнуло. Лампочка над головой моргнула и погасла. В ушах раздался высокочастотный оглушительный вой, а я почувствовал запах озона. Импульс ушел. А затем наступила тишина. Я сидел в темноте, оглушенный ею. Ничего. Ни ответа, ни привета. Кажется, это провал. Горький, как остывший цикорий.
Семь лет ожидания. Риск, на который я пошел. Государственная измена, по сути. И все ради чего? Ради минуты оглушительного воя и сгоревших предохранителей? Я сжег все мосты, поставил на кон свою жалкую жизнь ради призрачной надежды… и проиграл. Я почувствовал, как к горлу подкатывает волна отчаяния. Хотелось выть. Хотелось разнести эту проклятую аппаратуру топором, который стоял у печки.
Но тут в мертвых наушниках раздался щелчок. А за ним звук. Но не тот, который я ожидал услышать…
Это была не речь, это была… музыка. Колыбельная. Тихая, простая мелодия, которую напевал женский голос… Без слов. В ней не было тепла. Она была холодной, как иней на стекле. В ней слышалась печаль.
Вдруг мелодия закончилась. И тот же женский голос начал читать:
«…ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи ещё хоть четверть века —Всё будет так. Исхода нет».
Голос читал стихи Блока. Он был ровным, почти что металлическим. Без особой интонации. Неужели… Я что, попал на какую-то местную радиостанцию?! Издеваетесь?
– Кто вы? – спросил я в микрофон, сдерживая гнев. – Зачем вы это делаете?
Пауза. Было слышно только ее прерывистое дыхание.
– Потому что больше некому, – печально сказала она. – Это все, что осталось. Помехи.
По коже побежал леденящий холод. Я не ошибся…
– Помехи? – спросил я. – Это же музыка, стихи. Искусство.
– Для них это помехи, – в ее голосе была слышна горечь. – Неоптимизированные колебания. Ошибка в системе.