Режиссёр. Инструкция освобождения - стр. 2

Кипятильник может пригодиться на необитаемом острове, если на остров попадет зэк, а не кто-то другой. Другому кипятильник не пригодится.

Я спрашивал любого зэка, а что бы он выбрал – десять лет на острове или пять лет в тюрьме?

Зэк отвечал – на острове.

Суши из японского ресторана или мороженое?

Мороженое.

Дюжину устриц или яичницу?

Яичницу.

Бутылку шампанского или кружку чистой родниковой воды?

Зэк отвечал: «Шампанское», а потом, подумав, отвечал: «Воды».

Бывало, заходила кому-то чистая вода из артезианских источников. Мне доставалась кружка холодной очищенной воды. Я сразу чувствовал разницу между водой со свободы и водой из тюрьмы. Разница такая, что хотелось плакать.

Из зловонной ниши под названием «дворик для прогулок» видно только небо. Небо сквозь сетку кажется близким и далеким. «Доступным и недоступным, как раскаявшаяся порнозвезда», – так однажды пошутил Режиссер, глядя вместе со всеми на решетчатый потолок.

Все, кто стоял рядом с ним в тот день, сделали вид, что не расслышали, а Режиссер сделал вид, будто разговаривает сам с собой. Вместе они сделали вид, и это их немного сблизило. Режиссер – это я. Такой мой навес, то есть тюремное имя.

Дворик для прогулок – мерзкое место. Шершавые стены. Углы заплеваны желтой дрянью. Зэки выходят во дворик прохаркаться после пыльной камеры. Их мокрота скапливается по углам.

На стены лучше не смотреть – вся нижняя часть покрыта присохшими нечистотами из воспаленных носоглоток. Лучше смотреть на небо, но и небо загажено решеткой.

На стене бывает солнечная полоска. Можно на цыпочках дотянуться до нее и позагорать. Веки просвечивают красным, и под кожей образуется витамин D. Чувствую себя растением. Фотосинтез и прочее. Думаю обо всех райских местах, какие видел на картинках. Безлюдные пляжи, пальмы, леса, поля и морские просторы. Все райское безлюдно. Где нет людей, там только звезды. Мечта о необитаемом острове – моя любимая мечта.

Когда-то на месте тюрьмы было райское место. Давным-давно, когда людей здесь не было, только животные. Был пруд, плавали кувшинки, небо отражалось в застывших водах. Изредка медведь доставал карасей. Лоси приходили на водопой. Все делалось тихо, даже птицы пели так, чтобы не нарушить и не расплескать.

Небо над всем было огромное, не поделенное на квадратики. Солнце светило беспрепятственно до самой земли, не упиралось в бетон или чью-то небритую заспанную харю.

С закрытыми глазами хорошо слышны звуки со свободы, будто стены исчезли и я на улице, рядом с людьми и машинами. Звуки свободы – это звуки проезжающих мимо машин.

Все смотрят на небо, потому что смотреть больше некуда. На стены смотреть противно. На воле неба навалом, но никто на него не смотрел по-настоящему. Там жмурились от солнца и прятали глаза за темными очками. А здесь, без сантиментов, как животные, а не поэты, любуются облаками. Заглядывают в небо и похожи на падших ангелов из глубин ада.

Я попал в тюрьму по неосторожности. То есть я был предпоследним, от кого отрикошетила судьба и прибила последних. Как в футболе – гол забивает тот, кто последний дотронулся до мяча.

Мое преступление считается тяжелым. Это не юридическая классификация по степени тяжести, а реальная тяжесть. Многие не выдерживают ее и спешат умереть, чтобы облегчиться. Совершить такое преступление – все равно что неизлечимо заболеть или на всю жизнь покалечиться.