Революция - стр. 4
Я протягиваю руку за монетой. Джимми ошеломленно присвистывает.
– Ты чего?
– Что это у тебя?
Оказывается, палец с оторванным ногтем все еще кровоточит.
Я вытираю кровь о джинсы.
– Покажись врачу, – говорит Джимми. – Выглядит нехорошо.
– Да, пожалуй.
– Тебе, наверное, больно. Тебе больно?
– Да, Джимми. Мне всегда больно.
– Мисс Альперс?
Ну все, я попала. Останавливаюсь и медленно поворачиваюсь. Этот голос знает вся школа. Аделаида Бизмайер. Она же Бизи. Директриса.
– У тебя есть пара минут?
– Вообще-то, мисс Бизмайер, я спешу на музыку.
– Я позвоню мистеру Гольдфарбу и скажу, что ты задержишься. Зайди ко мне.
Она жестом приглашает меня в свой кабинет и звонит Натану.
Я вхожу, ставлю чехол с гитарой на пол и сажусь.
На часах – 3:01. Целая минута урока ушла безвозвратно. Шестьдесят секунд музыки, которые никогда ко мне не вернутся. Нога начинает мелко подрагивать. Приходится надавить на колено, чтобы успокоиться. Бизи кладет трубку и спрашивает:
– Хочешь ромашкового чаю? Я только что заварила.
– Нет, спасибо.
На столе перед ней лежит папка с моим именем. Диандра Ксения Альперс. В честь обеих бабушек. Я стала представляться «Анди», как только научилась говорить.
Все это не к добру. Бизи суетится у стола, похожая на хоббита.
В любое время года она обута в биркенстоки и одета во что-то лилово-климактерическое. Неожиданно она оборачивается, и я отвожу взгляд. Подоконник заставлен вазами, с потолка свисают кашпо. На отдельной тумбе стоят горшки и миски всех оттенков грязи, покрытые глазурью.
– Нравятся? – спрашивает она, кивая на глиняную экспозицию.
– Впечатляет.
– Это я сама делаю. Люблю керамику.
Моя мама тоже ее любит. Швырять об стену.
– Такое у меня хобби, – поясняет Бизи. – Творческая отдушина.
– Ничего себе. – Я смотрю на кашпо. – Вон то напоминает мне «Гернику».
Бизи польщенно улыбается.
– Правда?
– Нет, конечно.
Улыбка соскальзывает с ее лица.
Теперь она должна выпереть меня из кабинета. Я бы на ее месте так и сделала. Но она молча ставит чашку с чаем на стол и садится в кресло. Я снова смотрю на часы. 3:04. Нога дергается еще сильнее.
– Анди, перейдем к делу. Меня вот что заботит, – произносит она, открывая мою папку. – Завтра начинаются зимние каникулы, а ты до сих пор не подала заявку ни в один колледж. И даже не составила план выпускного проекта. Вот, я вижу, ты выбрала прекрасную тему… У тебя в обосновании говорится… сейчас… «Французский музыкант восемнадцатого века Амадей Малербо – один из первых композиторов периода классицизма, писавший музыку преимущественно для гитары».
– Для шестиструнной, – уточняю я. – Другие писали для лютни, мандолины, виуэлы и для барочной гитары.
– Любопытно, – произносит Бизи. – Мне нравится название проекта: «Я твой отец, Джонни! Установление музыкального родства Джонни Гринвуда и Амадея Малербо».
– Спасибо. Это Виджей придумал. Сказал, что моя версия, «Музыкальное наследие Амадея Малербо», недостаточно претенциозна.
Бизи пропускает это мимо ушей, кладет папку обратно на стол и смотрит на меня.
– Почему же работа стоит?
Да потому что мне стало все равно, мисс Бизмайер. Так и подмывает сказать ей это вслух. Мне безразличен Амадей Малербо, безразлична учеба, все безразлично. Потому что серый мир, в котором я как-то умудрялась выживать последние два года, начал чернеть по краям. Но так говорить нельзя. Это прямая дорога назад, в кабинет доктора Беккера, который просто выпишет мне еще один курс отупляющих колес.