Ретт Батлер - стр. 22

– Дорогой кузен Пьер. Моя сестра Эллен находила его великолепным. – Евлалия захихикала (к этому моменту она выпила третью рюмку хереса). – Я полагаю, лев тоже великолепен, пока не сожрет вас.

Мисс Раванель вспомнились кое-какие подробности.

– Тогда Робийяры отослали кузена Пьера и выдали девушку замуж за какого-то ирландского лавочника…

Евлалия решила укрепить честь семьи.

– Моя сестра Эллен вышла замуж за очень успешного человека. Ее супруг мистер Джеральд О’Хара имеет прекрасную хлопковую плантацию близ Джонсборо. Под названием Тара. – Она втянула носом воздух. – В честь его фамильного поместья в Ирландии, думаю.

– Джонсборо… Это в Джорджии? – Мисс Раванель подавила зевоту.

– Именно. Эллен пишет, что ее дочь Скарлетт – вылитая Робийяр.

– Скарлетт? Какое странное имя. Скарлетт О’Хара – ох уж эти ирландцы!

Заложив руки за спину, Джулиан стоял у окна.

– Должно быть, все закончилось.

Элизабет Батлер заговорила, и в ее голосе прозвучала надежда, в которую, кроме нее, никто не верил:

– Ретт и Шэд, верно, объяснились и отправились верхом в таверну мистера Тернера.

Констанция Фишер обратилась к Джулиану:

– Если твой отец закончил с бухгалтерией, то, вероятно, может снизойти до нас и присоединиться к нам?

– Работу Лэнгстона Батлера никогда не переделать, – сказал Джулиан с особой интонацией. – Четырнадцать тысяч акров, триста пятьдесят негров, шестьдесят лошадей, пятеро из них чистокровные…

– Но сыновей только двое, – отрезала Констанция Фишер, – и один из них, возможно, умирает от пулевого ранения.

Элизабет Батлер поднесла руку к губам.

– Ретт в таверне мистера Тернера, – прошептала она. – Он должен там быть.

Услышав стук копыт, Розмари подбежала к окну и распахнула его. Сырой воздух ворвался в дом. Поднявшись на цыпочки, девочка высунулась наружу.

– Это Текумсе! – закричала она. – Его галоп я узнаю где угодно. Слушай, мама! На дорожке Ретт! Это он! Это Текумсе!

Девочка бросилась вон из комнаты, сломя голову сбежала с лестницы, промчалась мимо отцовского кабинета и выбежала на подковообразную подъездную дорожку, где ее брат останавливал взмыленную лошадь. Улыбающийся Соломон взял лошадь под уздцы.

– Приветствую вас дома, масса Ретт, – сказал он. – Все цветные вас приветствуют.

Молодой человек соскочил с лошади и подхватил сестренку, обняв ее так сильно, что у той перехватило дыхание.

– Извини, моя маленькая, что напугал тебя. Вовсе не хотел этого.

– Ты ранен, Ретт!

Его левый рукав был пуст. Рука висела на перевязи под черным сюртуком.

– Пуля не задела кость. У реки на рассвете ветер налетает порывами. Уотлинг не принял это в расчет.

– О Ретт, как я боялась. Что бы я делала, если бы потеряла тебя?

– Ты не потеряла меня, детка. Только хорошие умирают молодыми.

Отодвинув ее от себя на расстояние вытянутой руки, он смотрел на сестру так, как если бы впитывал ее образ, запечатлевая его навсегда в своей памяти. Черные глаза Ретта были очень печальными.

– Пойдем со мною, Розмари, – сказал он, и на безумный миг Розмари показалось: вот-вот они с Реттом оставят этот безрадостный дом и она, убегая вместе с братом на Текумсе, помашет на прощание рукой.

Вслед за братом она вышла на длинную пустую площадку перед домом. Обняв ее здоровой рукой, Ретт повернул сестру лицом к полям: перед ними расстилался весь их мир. На освещенных солнцем рисовых полях, поделенных на прямоугольные лоскуты, бригады работников разбрасывали известковую глину мергель и в такт своим движениям пели. Слов не было слышно, но в мелодии чувствовалась какая-то светлая печаль. Полоса разлившейся реки Эшли отделялась от полей Броутонской дамбой; по этой дамбе мчался, поворачивая к восточному полю и дому Исайи Уотлинга, всадник.