Рельсы под луной - стр. 13
И вот тут мы, все четверо, как-то так, не сговариваясь, подались в стороночку, даже с дорожки сошли, путь ему освобождая…
И что же происходит? А он, непонятность сучья, останавливается напротив нас и зыркает. Ох, как он зыркал! Вот ясно: у этакого генерала все, кто на звездочку ниже, по струнке ходили… И словно бы холодочком от него потягивает…
Мы стоим. Он стоит, зыркает. И тут вижу я краем глаза, как Ленька Одессит, с обалделым видом, встает по стойке «смирно» и честь ему отдает по всем правилам. И вдруг я то же самое делаю, не знаю, почему, и Ванька с Петровичем тянутся, как миленькие. Сколько я потом это ни вспоминал, одно объяснение: ну вот такой у него был вид, не хочешь, а вытянешься, настоящий генерал, у него не забалуешь…
Стою я так это с рукой у козырька, а голова работает, мысли прыгают: что за хреновина? Стоят братья славяне, четверо повоевавших, отдают честь старорежимному немецкому генералу, который даже не человек, а привидение… Ну вот же ж хрень! А стоим ведь, тянемся…
Старикан вроде самую малость отмяк. Уже не так сурово таращится. Взял да и козырнул нам – не спеша, важно, по-генеральски. Потом кивнул, этак будто бы благосклонно. И пошел в ту сторону, куда и шел. Дошел до конца аллейки, повернулся не спеша – и назад, опять мимо нас. Мы уже не козыряем, но стоим все еще близко к стойке «смирно». Опять он кивнул и двинулся не спеша дальше.
Ленька Одессит шепчет:
– Славяне, отступать пора… Кто его знает, чего он там…
Ну, мы и отступили – так, что ветер в ушах свистел. Нас бы на какую спартакиаду – все вчетвером на ступенечку для первого места втиснулись бы, точно. Добежали до дома, плюхнулись на скамейку – была там фасонная, неподалеку от входа – и чувствую я, что мокрый как мышь, даже жопа, извините, вспотела. Начал цигарку сворачивать – пальцы трясутся, еле управился.
– Не привиделось, – говорю я, не узнавая собственного голоса. – Не могло четверым сразу привидеться одно и то же, не бывает… Что делать будем?
– Комбату доложим, – говорит Ленька язвительно. – А то и комиссару – так, мол, и так, гуляет в парке…
– Ага, – говорю я. – И в особый отдел еще. Чтобы решили, будто мы вчетвером собрались от передка отвертеться, психов из себя симулируем…
– Да я шучу…
– Да я понимаю, – говорю я. – Делать ничего не будем, кроме как помалкивать. Так оно будет жить проще и спокойнее.
Ванька, комсомолец наш, прямо взвился:
– Неправильно это! Такого не бывает!
– Бывает, – спокойно так, веско говорит наш Петрович. – Ты сам видел, что бывает. Я вот не видел, но людям, которым я вполне верю, случалось. А теперь вот и сам…
Петрович у нас был самый старший, лет сорока пяти. С Урала откуда-то. Мне он тогда по моей молодости казался натуральным стариком, ну, да зеленые сопляки из пополнения меня тоже иногда «дяденькой» звали, а мне всего-то двадцать восемь доходило. Ну, усы гвардейские, орден, две медали…
Ванька вдруг вскрикнул:
– Да откуда ж он взялся? Я неделю копал – и ничего…
И язычок прикусил.
– Ох ты, чадушко… – говорит Петрович все так же рассудительно. – Да кто ж не знает, что ты копал? Разыграли тебя, дурня, по полной, а ты и поверил… – помолчал и продолжает задумчиво: – А ведь вполне может оказаться, что это ты его ивы копал с ямами со своими. Слыхивал я про такое.