Реликтовая популяция. Книга 3 - стр. 13
После чего тряхнула прекрасными волосами и, сверкнув рядом снежно белых зубов – явно совсем недавно побывала в закалочной, демонстративно подхватила вялого Сестерция под руку и удалилась, нарочито виляя обольстительным задом.
После их ухода, Харан направился в закалочную. Заставил себя в неё пойти. Надо было поправить желудок, убрать следы ударов, порезов, падений – сколько их у него было, пока он находился вдали от городов…
Тело поправил, но тоска, неуверенность и чувство потерянности остались. Куда они денутся? Древние, страдая, быть может, ещё сильнее, так и не могли придумать ничего против душевных ран, кроме коввты, на время приглушающей боль. Других средств Харан, будучи врачом, не признавал.
Конечно, пожуй приторно-сладкий корень тимуртания и забудешь все напасти. Или съешь плод дикой яблони. Или просто пожуй её листья… Кровь вскоре загустеет, усыпит несчастного.
И то, и другое – когда-то проснёшься, а проснёшься – многое забудется, опуститься благодать успокоения.
Харан же не хотел ничего забывать.
Гонат Гурбун Гродов, родной отец Гелины, – невысокий и плотный, подарившей дочери единственное, что у него было неотразимым – это широко раскрытые и расставленные васильковые глаза, рассерженно мерил просторный зал дома короткими шажками. Словно порывался бежать, но всякий раз натыкался на стены или обстановку, и снова начинал разбег.
Так что, кто не знал Гоната, тот мог подумать что угодно о его суетливом поведении, а кто знал – удивился бы несказанно. Гит пользовался славой степенного и уравновешенного человека, способного держать себя в руках в любых обстоятельствах.
Гелина сидела на диване в пёстром домашнем невечном платье. Перед ней стоял столик с разнокалиберной мелероновой посудой для косметики. На их фоне терялась пирамидка домашнего отражателя образа, лишь серебристое марево над ним выдавало его присутствие.
За дни, проведённые в хабулине отца, Гелина отоспалась в постели, прошла закалочные, отдохнула и успокоилась. Жизнь установилась, и она вернулась к ежедневному макияжу, смене прически и переодеванию, представляя собой полную противоположность той, разъярённой и готовой пойти на всё женщине, что с одним кинжалом в руках бросилась на громадного дурба – Свима – в далёких теперь руинах.
В той, другой женщине, со всклоченными волосами, в одежде, зарастающей заплатками от порезов ножей выродков и прорех от цепких ветвей кустов, с горящими и ничего невидящими от ненависти и бессилия глазами, лишь только любящее сердце Харана могло безошибочно распознать Гелину…
– Ты гита! – бегал и выкрикивал Гонат. – Гита!! А кто такой Харан? Этот ухроп?
– Мой бывший телохранитель, – спокойно отвечала Гелина, придирчиво всматриваясь в своё объёмное изображение над столиком. Отображатель образа фиксировал её надутые губки и неудовлетворённость своим обликом, представляемым в том или ином виде после возможной косметической обработки лица. – Поверенный Гамарнака.
– Какой ещё Поверенный? Ссыльный?.. Вот какое слово подходит ему. Или Гамарнак выжил из ума?
Гелина осуждающе повела подведёнными бровями. Родной отец неучтиво сказал о приёмном отце, тем более что того, может быть, уже нет в живых.
– Я не в обиду ему, – сбавил тон Гонат. – Но именно так я могу оценить твои слова о Поверенном. Он умный Правитель и не мог допустить твоей связи с каким-то ухропом.